***

Старею я, и силы мои тают,

И нет уж больше прежнего огня,

И пыль волшебной позолоты облетает

С женщин, окружающих меня.

То встречаемся, то прощаемся

И навстречу чужим ветрам

Улетаем и возвращаемся

Из далеких и странных стран.

Из долин, где дикие, грязные,

Непонятные люди живут,

Где грохочет война напрасная,

Хорошо возвратиться в Москву.

Здесь октябрьское небо с просинью,

Тучи город пока щадят.

Тихо тает золото осени

На бульварах и площадях.

По утрам ледяная кашица

После первых холодных ночей.

И война нереальной кажется

Здесь, в нарядной толпе москвичей.

Все весёлые, все беспечные,

Я бы тоже таким быть мог,

Но мешает в душе покалеченной

Страшных дней и ночей комок.

1984 г. Москва.

Какой же пол сегодня сильный?

Боюсь, никто не разберет.

Но видно - шагом семимильным

Шагают женщины вперед.

Они давно надели брюки,

Чтоб шире шаг, чтоб не упасть,

И забирают в свои руки

В семье и на работе власть.

Семейной кассой управляют -

Важнейшая из их побед,

А мужу щедро выделяют

Рубль на дорогу и обед.

Тургеневских не стало женщин.

Что женщина - не человек!

И пенелоп, увы, все меньше

В наш ультрадинамичный век.

И не духи, и не туманы,

А сигареты едкий дым

В дыхании прекрасной дамы

Теперь награда молодым.

А вот уж в прессе раздаются

Взволнованные голоса:

На танцах девушки дерутся,

Дерется девица-краса!

Да, женщина теперь сильнее,

Кисейным девам не чета.

А все же жаль, что Дульсинея

Лишь нереальная мечта.

Мы слышим - рыцари исчезли!

Цветов не дарят, не встают,

Нахально развалившись в кресле,

Да и пальто не подают.

Вины с мужчин не снимешь груза -

Преступники, скажу я вам,

Но…может быть правы французы,

Сказавшие: «Шерше ля фам!»*

* "Ищите женщину!" (фр.) - утверждение,
что причиной любого преступления
является женщина.

Был вчера ещё лес зелёным,

А сегодня, тихо кружась,

Засыпает золото клёнов

Опустевших тропинок вязь.

И шуршит, шуршит под ногами,

Всё укрывший толстым ковром

Рыхлых листьев сухой пергамент

Под нагими скелетами крон.

В паутине осенней печали

Я бреду сквозь прозрачный лес.

Тихо зябнут без тёплой шали

Лапы веток под стынью небес.

Всюду мёртвых деревьев туши

Засыпает жёлтой листвой.

Любопытных вешенок уши

Облепили упавший ствол.

И лишь редкая неба просинь

Вдруг мелькнёт сквозь рёбра ветвей.

Это осень. Да, просто осень

И в природе, и в жизни моей.

1986 г.

Клеймил чинуш неоднократно,

Прославился как демократ, но,

Пробившись, двинул всех дружков

На злачные места Лужков.

И оказалось - вице-мэр -

Незаурядный лицемер.

1991 г. Москва.

Мозги как паралитики

Запутались в политике.

Чего-то ничего я не пойму.

Уже ни с кем не спорю я,

И вся эта  история

Видать уж мне совсем не по уму.

То всё: “Спасибо Сталину!”

А то вдруг перестали, ну

Как так, ведь он поил нас и кормил.

У Сталина - репрессии,

У Брежнева - депрессия,

Ну что же там за люди у кормил!

Хрущёв с убийством Кирова

Нас очень всех шокировал:

Велел сам Сталин, говорит, убить.

Такой упрёк чекистам и

Всей их борьбе с троцкистами -

Так бдительность мы можем притупить!

И что шпион был Берия,

Ну ни за что не верю я.

Кругом ведь заграница и враги.

Страна кишит шпионами,

Он брал их миллионами.

Оговорили - вот он и погиб.

Облили всех помоями.

Неправильно по-моему.

Ну да, конечно, жили мы в нужде.

Но мы ведь в окружении,

Почти всю жизнь в сражениях,

За что же можем мы винить вождей!

Нет, надо чтить правительство,

А критика - вредительство.

Сам бог тех критиканов наказал.

Вон, Фёдор-то Раскольников

Вступил в ряды покойников,

Как только грубость Сталину сказал.

Понятно, что Бухарину

Влепили мы по харе, ну

Шпион, троцкист - чего мог натворить!

А если перегнули тут,

Так не вернёшь ведь пулю-то,

Зачем теперь об этом говорить!

Военных уничтожили…

А говорить мы можем ли,

Что этим мы ослабили страну?

Вон, выжил Ворошилов-то,

А что уж совершил он там,

Чем отличился он за всю войну?

И вот, врачи-вредители.

Хотите, не хотите ли,

А ясно виден их еврейский лик.

Зря поддались арбитры им,

Они ведь жутко хитрые.

Не докопались, видно, до улик!

А что сейчас хорошего?

Богач - а ты не трожь его.

А он себе такой отгрохал дом!

И их таких тут - кучами.

Нет, раньше жили лучше мы,

Все жили одинаково, притом.

Расстраиваться слишком - нет причин,

Но, все же, лучше было бы поменьше

И инфантильно женственных мужчин,

И низкопробно мужественных женщин.

Жизнь коварна. За победу

Платим дорого в сраженьях,

И, порой, победы эти

нас приводят к пораженьям.

И на улицах московских,

где ревели танки хрипло,

Победили демократы -

демократия погибла.

1993 г. Москва.

Работа - дом. И снова: дом - работа.

Еда, посуда, стирка, магазин.

Всегда спешим, не успеваем что-то

В сплошном водовороте лет и зим.

Привычный круг, в котором мы с годами

Замкнулись незаметно, как и все.

Лишь изредка встречаемся с друзьями,

Кино - раз в год, театр забыт совсем.

Всё некогда. И устаём мы, вроде.

А дни бегут. А годы всё уходят…

Ей в жизни, в общем, повезло, пожалуй.

Хороший муж. Не курит и не пьёт.

Живут нормально. Ссор и споров мало.

И дочь, в девятом, умница растёт.

Хорошая работа и зарплата.

Привыкла здесь, работает давно.

Вот только ездить чуть далековато

С тех пор, как перебрались в Строгино.

В метро - примерно так же, как и прежде,

Но вот автобус… Да ещё в час пик!

И, чтоб не портить нервы и одежду,

Она пешком ходила, напрямик.

Из дома выходила в семь пятнадцать

И к Щукинской шагала не спеша.

Так дольше, но зато не волноваться.

Да и полезно утром подышать.

Его она здесь раньше не встречала.

А впрочем, может быть, встречала, но

Среди других людей не замечала -

Ведь сколько их спешит из Строгино!

В знакомстве их в тот зимний день колючий,

Что снежной пылью по глазам хлестал,

Сыграли свою роль маэстро случай,

Да лёд на тропке около моста.

Когда она неловко поскользнулась

И выронила книги и тетрадь,

А ветер стал страницы рвать, беснуясь,

Он сзади шёл и всё помог собрать.

Потом они пошли невольно рядом,

И, просто так, чтоб только не молчать,

Она сказала:

-Расчищать бы надо,

Да дворников вот что-то нет сейчас.

Он усмехнулся:

-Ильфа и Петрова

Приходится невольно вспоминать -

За чистоту бороться все готовы.

Бороться! Но, увы, - не подметать.

Они поговорили о погоде

В Москве и разных уголках земли,

О странных аномалиях в природе

И незаметно до метро дошли.

И здесь расстались. Он пошёл налево,

А ей направо, к Пушкинской. Она,

Разговорившись, даже пожалела,

Что им не по пути. Но пелена

Забот обычных в голову вползала,

Всё тот же вечный неизбежный быт:

“Зайти за хлебом…Масла дома мало…”

И через пять минут он был забыт.

Прошло дня три. Однажды, так же утром,

Она опять увидела его.

Как Дед-Мороз - весь в белой снежной пудре,

В большой мохнатой шапке меховой

Он шёл с двумя мужчинами вдоль дома.

Они о чём-то спорили втроём.

Он тоже сразу увидал её,

Кивнул и улыбнулся как знакомой.

Ещё дня через два опять у дома

Поутру снова встретились они

И, словно бы давным-давно знакомы,

Сквозь утренние блеклые огни

Пошли вдвоём к метро путём привычным,

Болтая о каких то пустяках:

О холоде в квартире, как обычно,

О магазинах, об очередях.

И речь зашла о телепередачах.

Она спросила, а смотрел ли он

Вчерашний телефильм “Злой рок удачи”,

Который был недавно награждён.

-Да, да, смотрел. Фильм средненький, пожалуй.

Да и затянут слишком уж в конце,

Подсократить изрядно не мешало б.

Но несколько есть очень сильных сцен.

Вот, например, когда, расставшись с мужем,

Елена словно постарела вдруг

И, не раскрыв зонта, идёт по лужам,

Не замечая ничего вокруг.

Ни звука, только грязная дорога,

Лицо, не то в дожде, не то в слезах.

А кажется - весь мир залит тревогой,

Предчувствием беды в её глазах.

Ещё в метро. Их встреча с Николаем -

Поэма о несбывшихся мечтах.

Судьба обоим счастья не дала им,

И горько знать, что жизнь прошла не так…

Она же шла и думала: как странно,

Что чувствует он это. Ведь она

Переживала так же у экрана,

Но вот переживала всё одна.

А муж, который сел смотреть сначала,

Скучал. Смотрел, зевая иногда.

На той, тяжёлой сцене у вокзала

Встал и сказал лениво:

-Ерунда.

Она считала, что такие чувства

Мужчинам вероятно не понять,

И мало что из области искусства

Могло бы их действительно пронять.

Но вот же, есть! Идёт он рядом с нею

Большой мужчина с тонкою душой.

И чувствует он всё куда сильнее,

И говорит об этом хорошо.

И за его неброскими словами

Всё, что так остро чувствует она.

Она сказала:

-Я согласна с Вами,

Но Николай ведь всё таки женат.

-Женат, женат и внешне будто счастлив.

Обычная нормальная семья.

Но душу ведь не разорвёшь на части,

Когда свернула жизни колея.

Весь день потом (хоть дел-то было море!)

Она, сама не зная почему,

Всё думала об этом разговоре,

Всё возвращалась мыслями к нему.

Ещё дней пять, а, может быть неделя -

И снова встреча утром на пути.

Как незаметно время пролетело!

Подольше бы вот так вот с ним идти.

Пожалуй, в первый раз ей так хотелось.

Ведь он, такой уверенный на вид,

Вдруг рассказал ей о своей несмелой,

Осмеянной студенческой любви.

И у неё желанье появилось

Вот так же откровенно рассказать

О том, что много лет в душе копилось

И что порой ей не давало спать.

Ведь как-то так сложилось постепенно

(Она не знала, что тому виной)

Что личным ей своим и сокровенным

Делиться не с кем было уж давно.

А иногда раскрыть нам легче душу

Перед случайно встреченным в толпе

Попутчиком, что нас умеет слушать,

Ну, например, соседом по купе.

Ведь он же незнакомый и случайный

Из жизни абсолютно из другой,

И то, что он узнает здесь нечаянно,

Сыграть не может роли никакой.

А тут - случайный он и незнакомый,

И ничего о ней не может знать,

Но после встречи он не канул в омут,

А иногда встречается опять.

И нет уж первой встречи напряженья,

Боязни что-нибудь сказать не так,

И разговор порою с продолженьем,

И глубже возникающий контакт.

Они друг в друге как-то понемногу

Такое понимание нашли,

Что, изредка встречаясь, за дорогу

Никак наговориться не могли.

Им всё хотелось рассказать друг другу,

И каждый знал - другой его поймёт

А анонимность их была порукой

Что откровенность их не подведёт

Они друг другу встреч не назначали

И специально не искали встреч,

И друг о друге ничего не знали,

Не заходила как-то даже речь

О семьях, о профессии, работе,

Не знали друг о друге - где живут

И, как ни странно (ведь знакомы, вроде!)

Не знали даже как кого зовут.

Но если что-нибудь её вниманье

Вдруг привлекало (всё равно к чему!)

Мелькало сразу в уголке сознанья -

Об этом надо рассказать ему.

И у него, наверно, так бывало -

Когда случалось вместе им идти,

Для разговора тем всегда хватало -

Им не хватало времени в пути.

А между тем летели дни, недели,

И вот уж нет красавицы зимы.

Растаяли морозы и метели,

Весенним солнцем небосвод отмыт,

Длиннее стали дни, короче ночи,

В природе стало радостней, светлей.

И на душе светлей. Но, между прочим,

Он что-то перестал встречаться ей.

Она, вначале не придав значенья,

Считала - ну, случайность может быть,

Но время шло, и это объясненье

Уж не могло такое объяснить.

Она решила всё-таки проверить,

И, выйдя очень рано на балкон,

Стояла пол часа, прижавшись к двери,

И всё смотрела, не пройдёт ли он.

Но нет. Прохожих незнакомых лица

Мелькали перед нею без конца.

Поток бескрайний - всё таки столица!

Но не было знакомого лица.

Летели дни. У них такое свойство,

У этих наших быстротечных дней.

Какое-то глухое беспокойство

Теперь уж прочно поселилось в ней.

Когда же осень тихо и печально

Мазнула листья золотом своим,

Она в дороге встретила случайно

Тех двух мужчин, что шли однажды с ним.

Преодолев неловкость (ведь похоже

Мы все в плену условностей живём)

Она решилась подойти к ним всё же

И попытаться разузнать о нём.

- Простите, ради бога, есть причина

Задать вопрос вам, может странный, мой -

Не знаете, куда пропал мужчина,

Что с вами иногда ходил зимой?

Такой высокий, с серыми глазами

И шрам над бровью словно полукруг.

- А, Миша. Да, ходил, бывало, с нами.

И оба как-то помрачнели вдруг.

- А вы-то кто ему?

Ну, что тут скажешь.

А кто она, действительно, ему?

Знакомая? - Не знает имя даже.

Попутчица? Смешно. И не поймут.

-  Да так… Его я знаю очень мало.

Случалось вместе иногда идти.

Болтали. Да куда-то вдруг пропал он.

С весны мне не встречался по пути.

Не знаете, уехал он куда-то?

- Уехал. Только слишком далеко.

Туда, откуда нет уже возврата.

Он умер.

- Что?? Как умер!! Он такой…

Вдруг горло у неё перехватило,

Перед глазами словно пелена.

Такое ощущенье подступило,

Как будто в бездну падает она.

Потом она всё плохо понимала:

-…терпел…аппендицит…перитонит…

Лишь молотом в висках её стучало:

- Он умер. Он убит, убит, убит…

Работала весь день в сплошном тумане.

Как автомат. Когда домой пришла,

Весь вечер пролежала на диване,

К еде и прикоснуться не смогла.

- Ты заболела? - муж спросил с тревогой.

Она не сразу поняла слова.

- Да нет, устала просто я немного,

И очень разболелась голова.

Она себя уговорить пыталась,

Уткнув в подушку мокрое лицо:

- Ну, умер человек. Понятно - жалость.

Но кто он для меня, в конце-концов!

Случайный собеседник и попутчик.

Не родственник ведь и не близкий друг.

Наверное, не хуже и не лучше

Других мужчин, каких полно вокруг.

А сколько их в когтях стального века

Уж умерло. И будет умирать.

Из-за чужого, в общем, человека

Нельзя ж так тяжело переживать.

Не помогало. Нет. Не помогало.

Она своей разорванной душой

Теперь уже прекрасно понимала,

Что человек он вовсе не чужой.

Что созданные только друг для друга

Они прошли совсем не те пути

И в паутине троп земного круга

Друг-друга раньше не смогли найти.

Но наконец-то встретились. При этом

Над ними сразу вспыхнула заря

И ласковым и тёплым солнца светом

Залила все листки календаря.

Пусть поздно. Жизнь у каждого сложилась.

И ничего не надо в ней менять.

Но этих встреч дарованная милость

Над ними стала радугой сиять.

И вот - конец. Исчезли встречи эти.

Их счастье ею выпито до дна.

И на таком огромном белом свете

Она теперь одна. Совсем одна.

И солнце для неё уже не всходит,

И до конца своих унылых дней

Ей жить теперь в искусственной природе

При свете электрических огней.

В морщинах, лысые, седые,

Когда встречаемся, порой,

Мы снова словно молодые,

Как будто снова курс второй,

Зачеты, лекции, читалка,

Значок маёвский на груди,

И времени ничуть не жалко -

Вся жизнь, как сказка, впереди!

Прошло. Промчалось. Промелькнуло.

Как сон. Как старое кино.

И все, что впереди манило,

Все позади уже давно.

Стирает память даты, краски,

Калейдоскоп событий, лиц…

В запутанной и странной сказке

Осталось несколько страниц.

Уже холодный ветер свищет,

И мы, у жизни на краю,

Отчаянно друг в друге ищем

Былую молодость свою.

Сначала время медленно тянулось,

Потом оно ускорилось немного,

Быстрей, быстрей - и, наконец, помчалось,

Еще быстрей - и вот уже несется

Стремительным галопом - ну, держись!

И годы, словно кадры киноленты,

Где каждый кадр похож на предыдущий,

Но чем-то отличается немного,

И все они мелькают, и, сливаясь,

Какую-то картину образуют

С названием банальным - Наша жизнь.

Куранты пробили, и, вот,

Пришел еще раз новый год.

Что он несет нам? Как отмерит

Несчастья, счастье, боль, потери?

Что там, в тумане у него?

А, может быть, конец всего?

Но невозможно угадать.

И нужно ли нам это знать?

Однажды брел по лесу серый волк.

Смотрел вокруг угрюмо и печально,

И в самой чаще, где и ветер смолк,

Он лешего вдруг повстречал случайно.

- Послушай, леший, звери говорят,

Что ты лишь только с виду старец хилый,

Что, будто бы, сам черт тебе, мол, брат,

Владеешь ты большой волшебной силой.

А мне помочь ты можешь? Вот скажи,

Я молодой, зубастый, не калека,

Но страшно надоела волчья жизнь!

Хочу я превратиться в человека.

Ну помоги ты мне мужчиной стать!

Подумал леший и нахмурил брови:

- Задачка эта очень не проста,

И есть, к тому же, несколько условий.

Вот слушай, да смотри не позабудь,

Ты, превратившись, должен оставаться

В лесу до той поры, как где-нибудь

Сумеешь с человеком повстречаться.

Когда же повстречаешь ты его,

Узнать ты должен три его желанья

И выполнить их все до одного

Всего за три часа, без опозданья.

Ну, что, согласен? Да учти и то,

Что если ты чего-то не сумеешь,

То снова станешь волком. И притом,

Еще и на три года постареешь.

Волк согласился. Леший засвистал,

Заухал, плюнул, дунул с дикой силой,

И тут же волк прекрасным парнем стал,

Высоким, стройным, молодым, красивым.

…Три дня, уж еле ноги волоча,

Бродил по лесу он, скрипя зубами,

Но наконец-то, все же повстречал

Вблизи опушки женщину с грибами.

Она была красивой, молодой,

Нарядной, словно вышла на свиданье,

И засмеялась, услыхав о том,

Что выполнит он три ее желанья.

- Мои желанья? Это хорошо.

Но три… Мне и не выдумать так сразу.

Давай-ка, лучше выполни, дружок,

Одно мое желание три раза.

Надеюсь, понял?

- Что ж тут не понять,

Ведь не страдаю я пока маразмом!

И начал волк желанья выполнять

Немедля и с большим энтузиазмом.

Раз выполнил. Потом, с трудом, второй.

А третий уж не смог, как он ни тщился.

И, к ужасу девицы, наш герой

Конечно тут же в волка превратился.

И, озверев от происков судьбы,

Порвал на ней нарядные одежды,

Сломал корзину, растоптал грибы,

Стал снова злым и диким, как и прежде…

Я пью за то, чтобы любой из нас,

Живя, борясь, старея вместе с веком,

И в светлый час, и в самый трудный час

Умел бы оставаться человеком!

Уходит наше поколение -

Людей, родившихся в тридцатых.

Вполне нормальное явление,

Наш век кончается, ребята.

А жизнь и не заметит - что вы ей!

Она идёт, и нет конца ей.

Планету топчут люди новые,

Её по-своему кромсают.

На нас как будто бы похожие,

Потомки наши дорогие,

Но вижу, ясно вижу всё же я:

Они - не мы, они другие.

Другая речь, другие мнения,

Другие нравы и одежды,

И музыка, и развлечения,

И даже беды и надежды.

Закономерность это, может быть

Цивилизации, судьбы ли,

Наверно мы когда-то тоже ведь

Какими-то “другими” были.

Ну, что же, мы прошли дистанцию,

Свой факел пронесли по свету,

И здесь, вблизи конечной станции,

Передадим им эстафету.

В буераке нынче свадьба у Лешего.

Звали всех, а брать подарки не велено.

И кто невеста - молчит, ну хоть ты режь его!

И где живёт, на ветвях, на траве ль она.

Говорит Вурдалак: Знаем, видели!

Он Русалке тут всё куры выстраивал.

А Водяной им обещал: я, мол, выделю

Расчудесный омуток, вроде рая вам.

Услыхал Водяной, а он задира ведь,

Эти самые слова вурдалацкие.

А ну перестань, говорит, народ дезинформировать!

Сам дурак и твои шутки дурацкие!

Вот сейчас из болота как выйду, мол!

Ну что ты зенки свои вылупил хищные!

Ты какой омуток ещё выдумал,

У меня остры проблемы жилищные. 

Стала Ведьма драчунов успокаивать:

Ну что ты. Водя, расшумелся как ботало!

Это так ему приснилось. Пока я, ведь,

Не все сценарии для снов отработала.

Замиритесь! Мы ведь все тут коллеги же!

Хоть он в пещере, а ты в болоте под тиною,

Но друг без друга - как без рук. А как калеке жить,

Если пенсия всего три с полтиною.

Вдруг над лесом раздалось кукование,

Сотни птичьих голосов в серебро сплелись:

Едут! Едут молодые! Ликование.

И встречать молодожёнов все бросились

Из кареты, запряжённой волчищами

Вылез Леший. Но один. А невеста где?

А он смеётся, прохиндей - сами ищем, мол,

И на данный вот момент неизвестно-де.

Тут Кащей рассвирипел: Ах рында старая!

Мы не лохи, да и ты не батыр ведь сам!

Издеваешься? Смотри! В такую тару я

Упакую твою смерть, что сразу вырвется!

Леший сразу поскучнел: Да вы что, братва!

Неудачно пошутил я на беду мою.

Вы же знаете как был всегда добр я к вам,

Издеваться я над вами и не думаю.

У меня в башке давно уж занозина:

Ну что ношусь я со свободой как с цацкою!

Грусть, тоска - меня проела насквозь она.

Надоела эта жизнь холостяцкая.

Ведь возможности её очень узкие.

Закрутил, видать, напрасно я шайбочку!

Вот вчера я и решил - оженюсь-ка я!

И выбрал в жёны себе Красную шапочку.

Я обдумал всё конечно спокойненько,

Так и эдак это дело прикидывал,

Ну и поехал к Соловью я разбойнику,

И обвенчал он нас в кустах там ракитовых.

А что невесту не привёл на венчание

И не спросил её - ну что за банальности!

Пренебрёг давно такими вещами я,

Я противник всяких мелких формальностей.

Вы ж читали, вы же все тут культурные,

Скоро в лес уж ей идти, моей лапушке.

Как гласят истоки литературные -

Пирожки должна нести  своей бабушке.

Тут её я закручу, заморочаю,

Ей не справиться с моим обаянием,

И будет всё как захочу я, и прочее.

Чую это всем своим обонянием!

Что женатый я теперь - знаю сам уже.

Вот и вы теперь уже тоже знаете.

А она ещё не знает, что замужем,

И что домом её станет лесная темь.

И собрал я вас, друзья закадычные,

Чтоб отпраздновать всё как полагается.

Но без невесты. Видеть вас непривычно ей,

Чего доброго ещё испугается.

И пошла у них пирушка тут шумная.

Ели, пили, кто росу, а кто кровушку.

Тосты были - о-го-го! То бишь, умные.

За любовь, за молодых, за свекровушку.

Захмелели. Крикнув “Горько!” разок -другой,

Стали песни петь, какие уж вспомнили,

А Ведьма с Бабою Ягой костяной ногой

На столах лихой канкан им исполнили.

Разгулялась нечисть, весело празднуют

И не знают, что другая взошла заря,

И что свадьба эта вовсе напрасная,

И что Леший-то от счастья балдеет зря.

И напрасно размечтался о дне, когда

Встретит лапушку свою очень скоро, дед.

Пирожки носить ей бабушке некогда,

Продаёт она теперь их там, в городе.

Может быть, хоть иногда отнесла бы ей,

Но время - деньги в экономике рыночной.

Есть и “крыша” у неё. Да не слабая -

Под крутою “крышей”, Змея-Горыночной.

Ездит с собственным шофёром на “Мерине”.

А в охране, чтобы было прикрыть их чем,

Если кто-то вдруг с поганым намереньем, -

Илья Муромец с Добрыней Никитичем.

Нагадай мне, кукушка, ну, что тебе стоит,

Еще десять каких-то лет.

Да, я знаю, приметы - дело пустое.

Ну, а что ещё кроме примет?

Медицина - безбрежное море незнанья,

А врачи - равнодушья броня.

И притворно их лживое псевдовниманье,

Да и что им всем до меня!

Так кукуй же, кукуй, щедрее отмеряй,

Я послушаю и помолчу.

Я, конечно, кукушка, тебе не поверю,

Но приятней мне будет чуть-чуть.

В этой жизни они только тропами утра шагают.

Видят только огонь и заботятся мало о дыме,

Когда голыми нервами пламя стихов разжигают.

Потому-то и гибнут поэты совсем молодыми.

Несчастные российские больницы!

Запущенность, убогость, нищета.

И это в лучших клиниках столицы,

А что уж говорить, как “на местах”.

Не глухомань какая-то такая,

Сто километров от Москвы - и вот

Живёт больница, слов таких не зная:

Канализация, водопровод.

Вот, если бы министры, депутаты

И мэр наш всезаботливый, Лужков,

Ложились в те же самые палаты

Осыпавшихся стен и потолков,

Матрасов тощих, сломанных кроватей,

Проводки, сгнившей много лет назад,

И злых сестёр на нищенской зарплате,

И прочих “благ”, что не пересказать.

И были бы ещё при этом рады

(У нищеты ведь тоже рубежи) -

Хоть десять мест -  но всё-таки палата,

А сколько в коридорах вон лежит!

Возможно, что тогда бы эти лица

Чуть-чуть иначе строили бюджет.

Но этого, конечно, не случится -

Не для России этакий сюжет.

У них за недоступным нам забором

Роскошных клиник блеск и тишина,

Где лучшие лекарства и приборы,

Отборный медицинский персонал.

Как лечат нас - они так, в общем, знают.

Сочувствуют порой, но, вместе с тем,

Ну, что поделать - денег нехватает,

А вон их сколько, всяческих проблем!

Чечню поставить надо на колени

И в Косово порядок навести,

Чиновникам зарплата - сколько денег!

Манеж построить, Сити возвести…

Да нет, я всё, конечно, понимаю,

Всё надо - управлять и созидать.

А денег лишних просто не бывает

И бесполезно их годами ждать.

Тем более, что с улицы больницы

С несчастными больными не видны.

А Сити - украшение столицы,

И даже украшение страны.

Но…, если бы министры, депутаты

И мэр наш всезаботливый, Лужков,

Ложились в те же самые палаты

Осыпавшихся стен и потолков..,

Полуслепой больной лежит в больнице

И завтра ждёт с надеждой и тревогой

Он трансплантат желанный роговицы.

Чтоб поступил он - верно, молит бога.

А тот, чья ткань, прозрачная, живая

Вдруг станет завтра трансплантатом этим,

Пока ещё и не подозревает,

Что он живёт последний день на свете.

Возможно он садится, как обычно,

За руль своей немолодой машины

И, трогаясь, подумает привычно:

“Да, скользко. Поменять бы надо шины.”

Возможно, он в тисках проблем обильных,

А, может быть, счастливый и желанный.

Но он живой! Живой, здоровый, сильный,

И голова полна забот и планов.

Поколесив немало по дорогам,

Аварий, тех, где погибают люди,

Он повидал уже довольно много,

Но верил, что такого с ним не будет.

Да, он других не хуже и не лучше,

Он просто ездит очень осторожно.

Но в этот раз слепой и дикий случай

Его избрал в трагедии дорожной.

Кто знает, что в последнее мгновенье

Мозг обожжёт последней вспышкой жуткой,

Какая боль, какое сожаленье

Владеют умирающим рассудком.

Подумает ли о жене, о детях,

О том, что, может быть, всё это снится,

О том, как  мало он прожил на свете,

Но уж, конечно, не о роговице.

И никогда он так и не узнает,

Как не узнают и другие люди,

Что только эта ткань его глазная

Жить без него ещё на свете будет.

Хоть поменять придётся ей “квартиру”

И там привыкнет, может быть, не сразу,

Но будет пропускать все краски мира

Вот только уж теперь к чужому глазу.

А тот, другой, чей беспросветный сумрак

Сменился вдруг таким волшебным светом,

Он, верно, постарается не думать

О том, кто подарил ему всё это.

Запах тёплых берёз и сосен -

Как прекрасно было всё это!

Что ж ты пляшешь, рыжая осень,

На поминках ушедшего лета.

Неужели истомой летней

Не дано уж мне насладиться,

Неужели отзвук последний

Счастья к югу уносят птицы.

Взмыть бы с ними, продлить мгновенье

Золотого тёплого лета,

Слушать там их звонкое пенье,

В дальних странах, за морем где-то.

Только там ведь мне всё чужое.

Для чего мне дальние страны.

В путь такой - не с моей душою.

Да и крыльев нет, как ни странно.

В изготовленной в такой далёкой давности,

Что создателей - в живых уж никого,

Что-то стало многовато неисправностей

В старой башне организма моего.

Помутнели как-то окна, прежде ясные,

А одно окно разбито вообще.

В магистралях тоже есть проблемы разные,

Много всяких неприятнейших вещей.

Бак сливной, труба, что из него выводится,

Стали ржавчиной обильно зарастать.

Нет напора, и поэтому приходится

Слишком часто воду грязную сливать.

Года три назад они забились намертво,

И пришлось их капитально прочищать.

Вроде вычистили выходы из камер-то,

А теперь вот зарастает всё опять.

Засорились тепловые трубопроводы,

Из-за этого однажды “скис” насос.

Был ремонт серьёзный по такому поводу.

Сколько всё это прослужит - вот вопрос.

В ТЭЦ больших дефектов, вроде, не накоплено,

Но за топливом приходится следить.

Измельчители ж в узле загрузки топлива

Часто начали из строя выходить.

В электрической проводке есть коррозия,

Хоть контакты не нарушены пока.

И не думаю покуда об угрозе я,

Всё надеюсь, что опасность далека.

Как-то стало плоховато с домофонами:

Неразборчиво звучат, не как должны.

Что-то, видимо, случилось с микрофонами,

И высокие частоты не слышны.

К сожалению, дефекты проявляются

У центрального компьютера сети.

И особенно в нём память разрушается,

Где и так уж было места не найти.

Видно кластеры в винчестере попортились,

Информации пропало - и не счесть.

Да и поиск выдаёт всё время фортели -

Не найдёшь, нередко, даже то, что есть.

А ОЗУ теперь такое стало странное,

Что способно вообще свести с ума:

До конца ещё не записались данные,

Глядь - уже система стёрла всё сама.

Есть серьёзные проблемы с операцией

Ввода данных. Тут теперь сплошной дурдом.

Ввод программы новой или информации

Удаётся лишь с большим, большим трудом.

Стены в пятнах, кое-где уже заштопаны,

Облицовку уж никто не обновит.

И фасад, ветрами времени потрёпаный

Приобрёл какой-то неприглядный вид.

Очень трудно стало всё эксплуатировать,

Проработала ведь башня много лет.

Но никто уж не берётся ремонтировать,

Мол, деталей для неё на свете нет.

И возиться со старьём - да что тут толку-то!

Новых башен целый лес кругом подрос.

Ну, а эта простоит ещё хоть сколько-то,

Всё равно ведь скоро ей идти под снос.

Неба голубой океан,

Белых облаков паруса,

Солнечный весенний дурман,

Радостные птиц голоса.

Лёгкая как дым голова,

Мыслей ни о чём хоровод,

Тающие в неге слова,

Марево забытых забот.

Призрачного счастья туман,

Детского доверия воск,

Ласковый весенний обман,

Дремлющий в беспечности мозг.

Подкралась старость, словно горький сон,

Давно уж солнце минуло зенит.

Ношу с собой мобильный телефон,

Да только мне никто уж не звонит.

Близится день к закату

Начала тьма подступать,

Что ж, просто сменится дата,

И солнце вернётся опять.

Близится осень к закату,

К сумраку зимнего сна.

Но, всё равно, когда-то

Снова вернётся весна.

Близится жизнь к закату,

Чёрная мгла впереди.

Только вот тут возврата

Больше уже не жди.

Вот зима распростёрла крылья -

Не узнать знакомого места.

Всю греховную землю накрыла

Белоснежной фатой невесты.

И всё кажется так несложно

В этом мире девственно чистом,

Словно жизнь свою заново можно

Написать на снегу лучистом

Никогда, никогда ни о чем не жалейте

Если то, что случилось, нельзя изменить.

                                                  Андрей Дементьев

Говорят: “никогда ни о чём не жалейте.”

Да, соль слёз нам на раны не хочется лить.

Только - пусть это больно - но вы всё же лейте,

Не старайтесь себя пред собой обелить.

Ни о чём не жалеть? Ни о глупых ошибках?

Ни о горьких потерях по нашей вине?

Ни о грубых словах? Ни о льстивых улыбках?

Ни о чём? Это было б преступно вдвойне.

Нет, от глупости нашей должны мы лечиться,

Помнить все наши промахи, думать о них.

Человек на ошибках умеет учиться,

Кто умней – на чужих, дураки – на своих.

“Никогда, никогда ни о чём не жалейте”.

Не жалеть – ошибаться опять и опять.

Нет, ошибки свои вы слезами облейте,

Чтоб поменьше на грабли потом наступать

Из-за этой вот малой толики

Нам Китай не догнать. А жалко!

Ведь у них там все – трудоголики,

А у нас все голики – алко.

 …Прапрадед, прадед, дед, отец,

Я, сын, внук, правнук,…прапраправнук…

А где начало? Где конец?

Всё в тьму веков уходит плавно.

И вряд ли кто ответ найдёт –

Зачем устроено всё это?

Куда, в конце концов, ведёт

Людей такая эстафета?

Когда я вдруг, семнадцать лет назад,

Попал в реанимацию с инфарктом,

Я видел там тревожные глаза

Людей, чья жизнь поставлена на карту.

Они старались страх не показать,

Прикрыть его улыбкою притворной,

Но нервы… и в палате засыпать

Никто не мог без порции снотворных.

И был не беспричинен их испуг –

Бродила смерть неслышно по палатам,

И, иногда, с каким-то хрипом, вдруг,

Шёл в небеса сосед, лежавший рядом.

А я испуган не был той порой,

Спал без снотворных только я в палате,

Не потому, что я такой герой,

Ну, или к жизни интерес утратил.

Я думал так: Могу не уцелеть.

И приговор судьбы никто не слышит,

Но вероятность всё преодолеть -

Она ведь, всё равно, гораздо выше.

Но, предположим, мне не повезёт.

Хоть жить мне очень хочется, конечно,

Но так ли уж трагично это всё?

Ведь просто не бывает жизни вечной.

Когда-то ведь придётся умирать.

Болезней страшных много в длинном списке.

А это всё же не инсульт, не рак –

Не мучить долго ни себя, ни близких.

А мне уже ведь пятьдесят шестой,

И всё, что здесь, в стране Советской нашей,

Увидеть может человек простой,

Уже я видел, и не раз уж даже.

Ну, съезжу, скажем, в Адлер я опять,

В лес за грибами, книги пролистаю,

Но, например, в Париже побывать

Мне не удастся, хоть живи до ста я…

Я ошибался. Логика проста,

Но жизнь – она-то очень не проста ведь,

И мир, такой, каким теперь он стал,

Я просто и не мог себе представить.

Ну, разве мог бы я вообразить

В те годы, в тех больничных мрачных стенах,

Что буду по Парижу я бродить,

Каштаны есть на набережной Сены,

Что я, кому всегда запрещено

И приближаться было к иностранцам,

Я буду пить в Ганновере вино

С французом, немцем и новозеландцем,

Что, словно в сказке, вдруг в России всей

Возникнет изобилие товаров,

И яркий блеск невиданных вещей

Украсит нашу жизнь и быт наш старый,

И что, впервые за века, в стране

Действительно появится свобода,

И что не будет властвовать над ней

Всесильный царь бесправного народа.

А те, кому тогда не повезло

Под капельницей на больничной койке,

Кого смертельным вихрем унесло –

Они не сомневались ведь нисколько,

Что так и будут много много лет

Опричнина, КПСС, и будут

И трескотня надуманных побед,

И тьма очередей за всем и всюду.

Как можно жить свободными людьми –

Они тогда понять могли едва ли,

И то, что так перевернётся мир –

Они об этом так и не узнали.

А сколько умирало так людей

Буквально накануне переломов,

Не зная ни о счастье, ни беде,

Что завтра прогремит над нашим домом.

Ведь только наш двадцатый страшный век

Был просто на куски эпох расколот,

И сколько умирало человек,

Не зная революцию и голод,

Террора злой топор над головой,

Разрухи измождающие беды,

Трагедию кровопролитных войн,

Восторг и ликование победы,

Что их бессмертный идол и кумир

Умрёт весной, как зимние морозы,

И что годами будет жить весь мир

Под ядерной чудовищной угрозой,

Что разлетится атомная пыль

Чернобыля по вздрогнувшему свету,

Что превратит наука сказку в быль,

Что рухнет вдруг империя Советов…

Когда теперь мне кажется опять,

Что путь у нас до горизонта гладок,

И что зигзагов резких ожидать

В истории теперь уже не надо,

Я сразу вспоминаю про людей,

Поверивших своей эпохе-лгунье,

Не ожидавших поворот нигде

И умиравших прямо накануне.

Март 2003 г.  Москва

Если живы мы – надо жить.

И хотеть, и уметь, и сметь.

И не надо себя хоронить

До того, как придёт к нам смерть.

Вы давно уже живёте одни,

Все забыли ваше имя и отчество.

Расскажите мне про страшные дни,

Про бессонную тоску одиночества,

Про беспомощную старость свою,

Про болезни, что всю жизнь вам заполнили,

Про любимых, с кем вы жили в раю,

Да теперь вот только это вы поняли,

Про друзей, кто в ваших грёзах ночных

Молодыми и живыми являются,

И про вещи, что казалось нужны,

А теперь без толку всюду валяются…

Расскажите мне, а я вас пойму.

Очень мало кто сумеет вас выслушать,

Ведь для этого ещё самому

Нужно стаж потерь и горестей выслужить.

Слишком ваши откровенья горьки.

Расскажите мне про жизнь, старики.

Нас не много уж, тех, кто жил

До войны. Как давно это было!

Если семьдесят перевалил,

Значит, смерть о тебе позабыла.

Ну, склероз у старухи, склероз!

Контингент у неё огромный,

Да ещё изрядно прирос.

Не тревожься – когда-нибудь вспомнит.

Сколько же в жизни нашей

всяческих бед и зла,

боли, потерь, страданий -

не счесть!

Недаром у слова «счастье»

нет множественного числа,

а вот у слова «несчастье» -

есть.

Жизнь как последний отзвук бала тает,

И вот уже и свадьба золотая.

Я помню, как на нашей свадьбе гости

«Дожить до золотой!» - желали в тосте.

А большего застолье не желало –

Ему воображенья не хватало.

Казалось – это так безумно много!

Но, вот, уж эта пройдена дорога,

И тянется тропинка дальше в поле.

Жаль, в сумерках не видно – далеко ли?

26 июня 2004 г.

Нет, наш народ не выдержал экзамен.

С обочины, с некошеной межи

Глядит Россия пьяными глазами

На мимо проносящуюся жизнь.

2005 г.

Мир реален. В этом нет сомнения

(У меня, по крайней мере, лично),

Только вот его отображения

В головах людей не идентичны.

Вот как если б множество художников

Все один пейзаж бы рисовали,

Хоть и было б сходство на треножниках,

Точность фотографии - едва ли.

У того в траве ромашки светятся,

У другого нет их и в помине,

У кого-то (это в мае месяце!)

Уж краснеют гроздья на рябине.

Та картина дышит аккуратностью,

Здесь мазки грубей, и всё иначе.

У одних пейзаж проникнут радостью,

У других же он угрюм и мрачен.

Реализм здесь не всегда господствует,

Часто пред абстракцией пасует,

И, порой, с натурой вовсе сходства нет,

Кто-то вообще квадрат рисует...

Да, конечно, мы не все художники,

Только аналогия здесь шире:

Все мы миражей своих заложники,

Каждый - в своём выдуманном мире.

А миры, порой, настолько разные,

Что почти ни в чём не совпадают.

Потому и что-нибудь прекрасное

Иногда в наш мир не попадает.

Потому бывают чужды люди нам -

Ведь иной и руку не протянет,

И бывает, что для нас так труден он,

Словно бы он - инопланетянин.

Снять бы шоры миражей пристрастные,

Видеть мир, каким он есть, всем людям -

Станет жизнь, наверное, прекраснее.

Только вот... А мы ли это будем?

Наша жизнь – какое это счастье!

Солнце, свет, любовь, друзья, природа,

Дети, радость путешествий, страсти,

Творчество, любимая работа…

Наша жизнь – какое это горе!

Боль, болезни, страх, потери близких,

Горечи измен, обиды, ссоры,

Расставанья, яд предательств низких…

Пить бы нам всегда из белой чаши,

Смаковать нектара вкус ликёрный,

Не вкусить ни капли в жизни нашей

Ядовитой горечи из чёрной.

Но односторонней нет монеты,

Жизнь диктует нам свои законы,

И, как говорят в рекламе где-то,

Пьём коктейль из одного флакона.

Да и мы без горьких дней ненастья,

Не узнали б, что такое счастье.

Устарели. Просто устарели

Вещи, что служили мне когда-то.

Уж давно лежат в шкафу без дела

Плёночные фотоаппараты.

Вот «Зенит» - мой старый верный спутник.

Где мы только с ним не побывали,

Сколько лиц, событий, путешествий

Мы на плёнке запечатлевали.

А вот это – «ФЭД». Мой самый первый.

Уж ему пол века миновало.

Много лет его не брал я в руки,

А когда-то хорошо снимал он.

А вот тут – довольно редкий «Спутник».

Он «ушёл на пенсию» поближе.

Стерео цветные его слайды -

От снегов Терскола до Парижа.

Тут же рядом – просто антикварный

«Фотокор». Он от отца остался.

Он вполне исправен. Но без дела

Лет так шестьдесят уж провалялся.

И совсем ещё не старый “Canon”

Из породы «мыльниц», автоматов.

Был мне в день рождения подарен,

Где-нибудь так в девяносто пятом.

Он ещё почти что современный,

У его собратьев есть работа.

Но и он теперь уже не нужен

С появленьем цифрового фото.

Выбросить всё это? Да, разумно.

Но прощаюсь с прошлым нелегко я.

Не всегда решает только разум,

Есть ведь что-то и ещё, другое.

Это так же, как отдать на бойню

Старую дряхлеющую лошадь,

Или выгнать старую собаку,

Раз уж охранять она не может.

Скажете – сентиментальность, глупость,

Ну зачем весь этот хлам тут сложен!

Не могу предать я эти вещи,

Видно, устарел и сам я тоже.

Настоящим стихам, наверное,
Никогда не грозит забвение,
Но такие строчки бессмертные
Написать способны лишь гении.

Ведь талант даётся от бога нам.

Ну, а я запомнюсь едва ли чем,

И не быть уж мне Павлом Коганом,

И не быть Александром Галичем.

Хоть и жил в непростое время я,

И людей встречал поразительных,

Но не выдали мне как премию

Тайну слов, щемящих, пронзительных.

Я технарь. Я жил логарифмами,

А когда в глаза что-то бросится,

Украшал я порою рифмами

Те слова, что наружу просятся.

И стихи мои немудрёные,

То удачные, то «фанерные»,

Жили рядом, мною рождённые,

И  со мною умрут, наверное.

Шторой облаков закрылось небо.

Лес стоит от инея седой.

Под ветвями на бумаге снега

Сотни строк таинственных следов.

В этих строках скрыта жизнь лесная,

Радости, трагедии её,

То, о чём мы очень мало знаем,

Слишком погружённые в своё.

Чей тут след уходит в чащу прямо?

Кто обгрыз берёзовый сучок?

О какой рассказывает драме

Перьев окровавленных пучок?

Я страницы снежные листаю.

Повести лесные на снегу.

Хорошо, что я их здесь читаю,

Плохо, что понять их не могу.

Ну, да. Известный он на всю страну.

А я, вот, абсолютно неизвестный.

Так что ж, ему завидовать? Да, ну!

Совсем наоборот, скажу вам честно.

Ведь он живёт как в мыльном пузыре,

Где стеночки на радугу похожи –

Сверкают и искрятся все в игре.

Но выйти он из пузыря не может!

Ну разве может он войти в метро,

Людей вокруг рассматривать спокойно,

Пройтись пешком по улицам порой,

Одеться «недостаточно достойно»

Сходить спокойно в магазин, в кино,

Поговорить о чём-то с кем-то рядом.

Конечно, он всё это может, но

Лишь под прицелом многих сотен взглядов.

Всегда и всюду на виду весь он,

Как будто бы на сцене в свете рампы.

Глядишь – уже толпою окружён:

Автографы, вопросы, дифирамбы.

Вам кажется, что это хорошо?

Да, кто-то любит славословья оды.

Но человек ведь главного лишён –

В своей стране действительной свободы.

Вот и живёт он в мыльном пузыре

Своей так называемой тусовки,

Отгородившись и бронёй дверей

И тайной телефона от «массовки».

С деньгами и известностью своей

Он бытовых проблем почти не знает,

Которые всех нас, «простых» людей

Нередко очень сильно угнетают.

Но это всё равно, как если жить

В прекрасной комфортабельной квартире,

И из неё почти не выходить,

Замкнувшись в небольшом квартирном мире.

«Кондишен» там всегда весь воздух твой

Старательно от пыли очищает,

И человек ни летом, ни зимой

Ни от жары, ни стужи не страдает.

Соседи не тревожат там ничуть,

Там все свои, и все одной породы,

Прекрасно всё… Но я так не хочу! 

Я жил как жили все тогда:

Работа, дом, жена и дети.

И в молодые те года

Нам нужно было всё на свете –

Одежда, вкусная еда,

Приборы, мебель и посуда,

Театры, книги… И всегда

Соблазны всякие повсюду.

Везде хотелось успевать,

И всё увидеть, всё объездить,

На море летом побывать

В каком-нибудь красивом месте…

Легко понять, что в жизни той

Зарплата быстро улетала.

Бюджет был очень непростой,

И вечно денег нехватало.

Теперь мой мир совсем иной -

Всё есть и ничего не надо.

И к путешествиям давно

Здоровье возвело преграду.

И прежних денежных проблем

Обычное свалилось бремя.

Тревожат не они совсем -

Теперь моя валюта – время.

2007 г.

Приставило время к виску пистолет,

И перед моими глазами

Картинки давно уж исчезнувших лет

Возникли откуда-то сами.

Студенческой юности нашей года –

Всему в нашей жизни начало.

У нас ожидание счастья тогда

В душе постоянно звучало.

Мы вместе, и все друг за друга горой.

Смеялись, мечтали, любили.

Пожалуй, беспечны мы были  порой

И очень наивными были.

Теперь уже мудрыми стали мы все

И мыслим совсем по другому,

Но в юности мы обретали друзей,

А в зрелые годы – знакомых.

Все знают: «Краткость – сестра таланта»,

Это ведь Чехов сказал когда-то.

Не утруждаясь читать фолианты,

Все повторяют эту цитату.

А я смотрю в родословное древо:

В каждой клеточке только имя,

Ещё две даты справа и слева

С короткой чёрточкой между ними.

А чёрточка эта в себя вместила

Жизнь человека всю без остатка.

Десятки лет в миллиметры сгустила –

Вот уж где до предела кратко!

И чёрточек этих пунктирная ветка

Тоже краткой совсем оказалась –

За рубежом двадцатого века

Даже дат и имён не осталось.

Краткость, конечно, дело благое

Применительно к литературе,

Но история – это другое,

Краткость памяти – бескультурье

С каких-то очень, очень давних лет

Аттракцион нам всем давно известный.

Сначала в кассе ты берёшь билет

И вот уже сидишь в кабинке тесной.

А там окно, да пол, да потолок.

И видно за окном совсем немножко:

Лишь дворика какой-то уголок,

И чуть подальше – краешком дорожка.

Но вот включился где-то там мотор,

И начала кабинка подниматься,

И твой, вначале узкий, кругозор

Немного начинает расширяться.

Дорожка уже полностью видна

И там, за ней, скамейки у фонтана,

А вон дорожка и ещё одна,

У летнего, под тентом, ресторана.

Кабинка выше, и растёт обзор,

Уже река за парком показалась,

Открылся удивительный простор,

Внизу земля как карта распласталась.

Всё выше, выше – горизонт исчез,

Он в городской туманной дымке тонет,

И ты почти достиг уже небес,

И кажется – весь город на ладони.

Но вот уж плавно пройден апогей.

Кабинка стала медленно снижаться.

И сразу неуклонно вместе с ней

И кругозор твой тоже стал сужаться.

Вот скрылись за деревьями дома.

Ещё не всё и рассмотрел ведь ты же!

Но непреклонно как судьба сама

Кабинка опускается всё ниже.

Вот ты внизу. Закончен твой виток.

И вот опять видны в твоё окошко

Лишь дворика какой-то уголок,

Да чуть подальше краешком дорожка.

А ведь и нашей жизни колесо

Вот так же изменяет неуклонно

С годами наш обычный кругозор

По принципу того аттракциона.

Сначала мир наш – пол, да потолок,

Да стены. И мы видим за окошком

Лишь дворика какой-то уголок,

Да чуть подальше – краешком дорожка.

Но мы растём. Гуляем во дворе.

И кругозор уже гораздо шире.

Года идут. И вот мы в сентябре

Жить начинаем в буйном школьном мире.

Теперь уж наша зона – весь район

И даже город, хоть пока местами.

Но чуть попозже – весь открылся он,

Ведь мы самостоятельными стали.

Вот институт, работа, и уже

Наш кругозор всё шире, шире, шире.

Теперь почти и нет в нём рубежей,

В нём вся страна, другие страны в мире.

Слепят глаза просторы вдалеке,

Меридианы под ноги ложатся…

Но вот уже и пройден апогей.

И начинает кругозор сужаться.

На пенсии командировок нет.

На отдых за рубеж – дороговато.

И для поездок дальних по стране

Мы стали уже как-то староваты.

Теперь наш мир – наш город. Иногда

Путёвка в санаторий, как удача.

Порой к родным, в другие города.

Гораздо чаще – летом просто дача.

А годы мчат. Болезней всплыл букет.

И недоступно всё, что далеко, нам.

Мир ограничен палочкой в руке,

Ближайшим к дому маленьким районом.

Но колесо несёт и дальше вниз

И чем бы нам всё это ни грозило,

Как ни просили б мы: «Остановись!»

Остановить его никто не в силах.

И вот опять, лишь пол, да потолок,

Да стены. И опять видны в окошке

Лишь дворика какой-то уголок,

Да чуть подальше – краешком дорожка

Нам с детства всем знакомы карусели -

Веселье, шум, огни, вокруг народ.

Вот на коня мы вороного сели

И понеслись стремительно вперёд.

А перед нами в золотой короне

Летит жар-птица, девочка на ней,

И кажется – вот-вот мы их догоним

И счастье станет ярче и полней!

А позади – распахнутые пасти,

За нами тигры мчат, грозит беда!

Но мы умчимся от такой напасти,

Она вдали исчезнет без следа.

Мелькают сбоку лица, лица, лица,

И уноситься нам от них не жаль,

А конь волшебный мчится, мчится, мчится,

Несёт нас в ослепительную даль.

Но вот сеанс окончен, и в финале,

Как будто возвратясь из сказки в жизнь,

Мы видим, что жар-птицу не догнали,

Да и от тигров злых не унеслись.

Потом уж мы взрослели понемногу

И жизнь нас всех стремительно несла.

Всё было в ней: то радость, то тревога,

Заботы, всевозможные дела,

Нам к целям многим довелось стремиться,

И мы их достигали иногда,

И всё мелькало – лица, лица, лица,

Часы, недели, месяцы, года…

Старели мы, но вопреки природе

Старались скорость прежнюю держать,

Но неизбежно та пора приходит,

Когда уже не можем мы бежать.

И вдруг, остановившись, увидали,

Что мы не так уж много обрели -

Жар-птицу счастья так и не догнали,

Да и от бед умчаться не смогли.

И мысль невольно подлая закралась:

Действительно ли мы вперед неслись?

А может быть нам только так казалось,

А мы по кругу бегали всю жизнь?

Взлетают качели и радость звенит,

В ушах только воздуха свист,

Но там наверху так недолго они

И вот уже падают вниз.

Но тут за падением следует взлёт,

Мы снова взмываем в зенит,

И сердце в груди от восторга поёт,

И небо всё выше манит!

Падений и взлётов пестрит череда,

И мы всё летим и летим,

Но всё же внизу у качелей всегда

Конечная точка пути.

Не так ли и жизнь: то туда, то сюда

Качели судьбы нас несут,

То взлёт, то паденье, но финиш всегда

У нас неизбежно внизу.

Старость, множество болезней

Ограничили наш мир,

Нас почти замуровали

В тесноте своих квартир.

И друзья пропали где-то,

И померкло всё вокруг,

Но сиянье Интернета

Осветило дали вдруг.

И уже не одиноки

Мы у жизни на краю –

В переписке с целым миром

Я сегодня состою.

И как будто отступает

Старости зловещей тень,

И друзья со мною рядом

На экране каждый день.

Я много старше тех моих ровесников,

Кто, вдруг устав по времени шагать,

Остались там, где старости предвестники

Лишь только начинали нас пугать.

Я помню их, ещё и не седеющих.

Их время уж не может изменять.

А в старике, морщинистом, дряхлеющем,

Они сейчас узнали бы меня?

У нас был общим круг забот и радости

И множество проблем, для всех одних.

А вот теперь свои проблемы старости

Решать придётся мне уже без них.

Когда январь в хмельном загуле

Бесстыдно землю обнажил,

А власть зимы воздвигнуть в мире

Ему уж не хватило сил,

Февраль за честь зимы вступился.

Богатством снежных покрывал,

Он землю грешную закутал

И всё морозами сковал.

2007 г

Всюду глина. На неё

Трудно положиться,

Дом, построенный на ней,

Может провалиться.

Все опоры из неё

Крайне ненадёжны,

И надеяться на них

Просто невозможно.

Неизбежен скорый крах

Глиняных построек,

Даже Колосс на ногах

Глиняных не стоек.

Глина липнет к сапогам

И ходить мешает,

И нередко планы нам

Это нарушает.

Мажет грязною корой

Всем вокруг одежды,

Разрушая нам порой

Светлые надежды.

Вроде мягкая она,

Поднажмёшь – промнётся,

Только справиться с ней нам

Редко удаётся.

Чтоб кого-то победить,

Не полезет силой,

Постарается свалить,

Скользкая как мыло.

Пятна грязи посадить

На лице и теле,

Разберись потом, поди,

Кто ты, в самом деле.

Стали б многие из дел

Лучше получаться,

Если б с глиной нам нигде

Не пришлось встречаться.

Всю убрать её? Куда??

Больше половины

Всей земли вокруг всегда

Состоит из глины.

Без неё мир жить не мог

С сотворенья прямо.

Из чего тогда бы бог

Вылепил Адама!

Мир после сексуальной революции:

Привычно всюду слово «секс» звучит,

Разгул почти легальной проституции

Теперь уж никого не огорчит.

Отброшены условности дремучие,

От ханжества, жеманства мир устал.

Но вот один вопрос меня всё мучает:

А человек - счастливее ли стал?

Теперь ведь как – знакомство мимолётное,

Без лишних слов (зачем им канитель!)

Он и она, от комплексов свободные,

Не тратя время зря, спешат в постель.

И там уж им, гонимым нетерпением,

Придётся убеждаться вновь и вновь:

Огонь добыть, пожалуй, можно трением,

Но трением нельзя добыть любовь.

А без любви и секс довольно жалок их,

Но им ведь так и не дано понять,

Что это - как в какой-то забегаловке

По-быстрому свой голод утолять.

«Сегодня» - как стрелка шкалы нашей жизни:

Судьба рукоятку тихонько вращает,

И стрелка ползёт от рождения к тризне

И «Завтра» легко во «Вчера» превращает.

И слева, где стрелка прошла все деленья,

Шкала, соответственно, прошлым зовётся,

А справа, куда ещё будет движенье,

Пока ещё будущее остаётся.

Но справа делений осталось так мало,

Что я понимаю – совсем уже скоро

Судьба рукоятку докрутит устало,

И стрелка «Сегодня» дойдёт до упора.

(памяти В.И. Зинина)

Набегает волна, и округлая галька морская,

Возмущённо шурша, отступает покорно назад.

И веками так волны послушную гальку таскают,

И веками  вдоль моря округлых камней полоса.

А вот острые выступы скал – те не так долговечны.

Грудью держат удары, сражаясь упорно с волной.

Но не в силах удерживать волны они бесконечно,

И огромными глыбами падают тяжко на дно.

Штормовка и спальный мешок -

В мои улетевшие годы

Служили вы мне хорошо

В далёких туристских походах.

Под старость все тропы сложны,

Здоровье давно уж не блещет,

И словно бы уж не нужны

Теперь мне походные вещи.

Но я их не выбросил, нет,

Я просто отвёз их на дачу.

Полезны и здесь они мне,

Но здесь у них проще задачи.

В штормовке, привыкшей к ветрам,

К суровой и дикой природе,

Копаюсь теперь по утрам

В своём небольшом огороде.

А спальник, что я расстилал

В палатках своих на закате

На жёстких холодных полах –

Теперь он лежит на кровати.

Здесь холод меня не страшит,

Ведь в доме тепло, слава богу –

Он тут на матрасе лежит,

Чтоб спать было мягче немного.

Вот так, покоряясь судьбе,

Полярники или пилоты,

На пенсию выйдя, себе

Полегче находят работу.

В комфорте живут в городах,

Но всё же ночами, ночами

По-прежнему бродят во льдах,

Над плотными мчат облаками.

И ночью всё чудится мне:

Штормовка и спальник на даче

В холодной пустой тишине

Всё шепчутся тихо и плачут.

Они вспоминают леса,

Над тёмной Онегой закаты,

И клин журавлей в небесах,

И говор речных перекатов

Костров золотые огни,

Ветра, что в ночи завывают…

Я знаю – всё помнят они,

А я вот уже забываю.

Остатки старины московской – переулочки -

Стирает время прочь безжалостной рукой.

Исчезли калачи, филипповские булочки,

И булочной самой уж нету на Тверской.

Не стало той Москвы. Теперь все люди - узники

Империи машин. А им нужны пути.

И грустно сознавать, что переулком узеньким

Я с бубликом в руке уж не могу пройти.

Лежит мужчина у дороги.

Не молод, но не так уж стар.

Его чуть согнутые ноги

Загородили тротуар.

А люди мимо все проходят,

Как будто так должно и быть,

И ноги вежливо обходят,

Чтоб невзначай не наступить.

Волнения не появилось,

Идут, лишь глянув на него,

Узнать - а что же с ним случилось -

Желанья нет ни у кого.

Быть может, лёгкая тревога

Коснулась чьей-нибудь души,

Но изгнана была с порога:

«Наверно пьяный здесь лежит».

И ты, как все, проходишь тоже.

Мелькают мысли: «Что с ним? Пьян?

Бомж? Нет, как будто не похоже…

А может это наркоман?

Одет прилично, вроде чистый,

И в волосах уж седина.

А может быть сердечный приступ,

И помощь срочная нужна?

Узнать бы - что он вдруг свалился?

Но все идут, смеясь, жуя.

Никто ведь не остановился,

Так почему же должен я!

Мне что – всегда всех больше надо?

А я спешу. Ведь будут ждать –

Сегодня день рожденья брата,

И неудобно опоздать.

Ведь есть же дворник, участковый –

Они должны за всем следить,

А не прохожий бестолковый,

Кому случилось проходить.

И городские депутаты

Проблему бы должны решать…»

А если вдруг и ты когда-то

Так будешь где-нибудь лежать!

Ведь кажется – вот только что, как будто

Восторженно, в торжественных речах,

В гуляниях, застольях и салютах

Тысячелетье третье мир встречал.

Век двадцать первый правит на планете,

Мелькают годы на его пути,

И первое его десятилетье

Уже к концу стремительно летит.

Двадцатый - наш родной, такой бурлящий –

Совсем недавно свой закончил бег,

А вот уж всё привычнее и чаще

Его все называют «прошлый век».

Нам это как-то странно, да и больно,

И, слыша «прошлый век», мы каждый раз

Как будто бы сжимаемся невольно:

Ведь век двадцатый – родина для нас.

Век двадцать первый – как страна другая,

Мы ненадолго прибыли сюда,

И здесь мы с интересом наблюдаем

Других людей, другие города.

Здесь люди говорят на непонятном

Каком-то незнакомом языке:

Уе. Франчайзинг. Дилер. Куш откатный,

Гламурно. Вау! Стрёмно. Кайф. Окей!

Блокбастер. Рейтинг. Кастинг. Клип. Продюсер.

Маркетинг. Бренды. Рейдер. Аудит.

Сидюшник. Глюки. Хакер. Блоги. Юзер.

Спам. Флэшка. Мегапиксел. Дивиди.

У женщин пуп здесь непременно голый,

И может что-то в нём ещё торчать.

Преступность тут такая, что из школы

Детей всегда приходится встречать.

Здесь плоских телевизоров экраны

Размерами с хорошее окно,

А в ванных удивительные краны

С какой-то странной ручкою одной.

Всё делать здесь умеют автоматы –

Стирать, готовить и посуду мыть,

А, если летом воздух жарковатый,

В квартире этот воздух охладить.

Всё и увидеть здесь мы не успеем –

У нас на это времени уж нет,

Но люди здесь как будто бы глупее,

Чем в нашей, убежавшей вдаль стране.

Ведь книг они читают очень мало,

Симфонии не слушают совсем,

А по ТВ – сплошные сериалы,

Поток реклам, убийства, монстры, секс.

Мы ходим, наблюдаем, изучаем,

Мы – как туристы в городах чужих,

Но вот что очень сильно отличает

Наш интерес от любопытства их:

Им ясно: хорошо тут или плохо –

Они домой вернутся всё равно,

А нам в свою ушедшую эпоху

Теперь уж возвратиться не дано.

От свадьбы золотой до изумрудной

Казалось бы, всего лишь пять шагов.

Но это путь рискованный и трудный

Среди обрывов, скал и ледников.

Чем дальше, тем всё круче склон взлетает,

А силы ведь давно уже не те,

Да тут и кислорода не хватает

На этой необычной высоте.

Но наша связка всё штурмует скалы,

Хоть знаем, что сорвёмся где-нибудь,

И рядом остаётся очень мало

Других, кто в связке продолжает путь,

Из тех, что вместе с нами восхожденье

Здесь начинали много лет назад.

И всё сложнее скал нагроможденье,

И ледники вершин слепят глаза.

26.06.2009 г

Старый парк грустит о своём.

Сколько лет здесь моих промчалось!

Я уехал, а детство моё

В этом парке навек осталось.

Где-то там, среди сосен живёт.

Без меня ему одиноко –

Плачет, ищет меня, зовёт.

Так оставить его жестоко.

Иногда я в парк прихожу,

Он ведь близко, это несложно.

Долго там по тропкам брожу,

Только детство найти невозможно.

Шумным днём он не слышен мне,

Потерявшийся где-то ребёнок,

Но в бессонной ночной тишине

Его голос до боли звонок.

Отыскать, найти, защитить,

Поддержать своим добрым словом!

Я прошёл бы любые пути,

Чтобы встретиться с ним мне снова.

Говорить мы бы долго могли,

Я бы сбросил возраста бремя,

Но меж нами не вёрсты легли –

Время.

Моя Москва, страны моей столица,
Не строилась по плану, а живая.
Она росла вот как растёт грибница,
И стала радиально-кольцевая.

Для транспорта мой город неудобен,
Рациональней авеню и стриты,
Но город в клетку, чертежу подобен –
В нём улицы насквозь ветрам открыты.

Душе его там некуда укрыться,
Но укрываться вовсе и не надо:
Она тут просто не могла родиться,
Бездушные стоят домов громады.

И к городу здесь люди равнодушны,
Для них он лишь случайное явленье,
И если для чего-то будет нужно,
Уедут из него без сожаленья.

А вот у москвичей совсем иначе,
Хоть многих жизнь из центра разметала,
Но это вовсе ничего не значит,
Москва для них навек родною стала.

В Медведкове и в Бутове далеком
С душой Москвы контакта не теряют,
С окраин каждый день большим потоком
Они в её обитель приезжают.

Кузнецкий Мост, Никольская, Ильинка,
Манежная, Варварка, Моховая
Мясницкая, Воздвиженка, Неглинка –
Здесь с древних лет душа Москвы живая.

Он из крохотного семечка родился,

Корешочков его тоненькие нити

В неподатливую землю прорастали

И питали его тонкий стебелёк.

Он тянул свои листочки к небу, к солнцу,

Он хотел расти и жить, как все другие,

И любить, и быть любимым непременно,

Раскрывая скромный маленький цветок.

Но на грядке довелось ему родиться,

Где растения росли совсем другие,

Те, которые культурными зовутся,

Эта грядка – их земля, а он чужак.

Чужака они восприняли враждебно,

Он другой, он не такой, как все на грядке,

Стебелёк другой и листики другие,

Не культурное растенье, а сорняк.

И однажды в ясный день над этой грядкой

Человека тень безжалостно нависла,

С корнем вырвала его живое тельце

Чья-то твёрдая жестокая рука.

Человек не пожалел ни на мгновенье,

Что он отнял жизнь у существа живого,

Что, по сути, совершил сейчас убийство

Пусть растения, пусть даже сорняка.

А ведь если бы он вырос не на грядке –

На лугу, что был совсем неподалёку,

Там никто бы его вырвать не пытался,

Там такие же как он растут вокруг.

Только почва там не очень плодородна,

И семян на ней всегда уж слишком много,

И за жизнь уж очень трудно там бороться,

И в борьбе такой никто тебе не друг.

Разве кто-то виноват, что злой судьбою

Он заброшен в край чужой, чужую землю,

Где расти ему и жить гораздо легче,

Но пришельцу, чужаку, никто не рад?

Ну а этот «край чужой», где тот пришелец

Стал теснить упорно местные растенья,

Затенять им солнца свет, теснить их корни -

Край и вовсе уж ни в чём не виноват!

Мы все хотим, конечно, лучше жить.
Но как решить проблему? Ведь похоже
сторонников "Отнять и разделить",
их больше, чем "Прибавить и умножить".

Что там с ними? Живы ль они?
Не забыть, похоронок сколько
я неграмотным бабам читал.
Было мне одиннадцать только,
но себя я взрослым считал.
И как взрослый в поле работал,
норму взрослую выполнял,
хоть в колхозе жалкое что-то
выдавали по трудодням.

На Урале зимой морозы,
и, что б было чем печь топить,
вместе с матерью мне берёзы
приходилось в лесу пилить.
Запрягал лошадей я (ребёнок!),
хоть высок для меня был конь
и ещё не хватало силёнок
затянуть как надо супонь.

И четыре версты до школы,
по утрам, ещё в темноте,
по дороге зимней, тяжёлой.
А мороз! Да порой метель!
Нет тетрадок. И ночью хмурой,
выполняя дома урок,
при коптилке в старых брошюрах
мы писали всё между строк.

Босиком  ходили мы летом,
а зимой тонули в снегу…

Не хочу вспоминать всё это,
Только вот забыть не могу.

2011 г.

То тучи, то вдруг солнце брызнет,

То шторм, то тихая вода –

Плывёт ладья по морю жизни

Из ниоткуда в никуда.

А кормчий – он всегда при деле:

Не сбиться с курса по пути,

Не налететь на рифы, мели,

Теченье нужное найти.

Всё время у него заботы:

Латает снасти, паруса,

Борясь с волнами, ждёт погоды

С надеждой глядя в небеса…

А звезды, словно в укоризне,

Глядят так холодно всегда.

Плывёт ладья по морю жизни

Из ниоткуда в никуда.

А может быть часы остановить?

Ну что они меня всё время старят!

Секунды мчатся как в хмельном угаре

И их уже назад не возвратить.

И каждая секунда, улетев,
Уносит жизни капельку с собою.
Мгновенья, что дарованы судьбою,
Бесследно исчезают в темноте.

Остановить! Остановить быстрей!
Пусть время сумасшедшее застынет,
И станет неизменным всё отныне,
И никогда не буду я старей!

И никому не надо уж спешить,
И солнце больше заходить не будет,
Даря тепло и свет всегда всем людям,
И станет лучше, веселее жить.

И, верно, будут счастливы вполне
Те, жить кому уж мало оставалось,
Ведь жизнь теперь им вечная досталась
В том мире, где и времени-то нет.

Вот только дочь беременна моя…
Так что – она теперь не разродится?
Ну, нет, пожалуй, это не годится,
Уж лучше пусть тогда старею я.

Да, но мой друг… Сказали ведь врачи,
Что жить ему лишь месяц остаётся –
Тогда ведь умирать ему придётся!
Ох, сколько ж всяких непростых причин!

Остановить часы, иль пусть бегут?
Решение - мучительней расстрела!
Как хорошо, что я до этих стрелок
Реально дотянуться не могу.

Что есть любовь?
Безумное влеченье,
Которое не хочет знать преград.
Не охладят они ни на мгновенье -
пусть замужем она, пусть он женат,
пусть тысяча причин буквально против -
вне логики, вне разума она,
вне нашей воли, как и всё в природе,
как снег и дождь, как осень и весна.

Но – парадокс! – когда любовь сметает
преграды, то совсем недолгий срок
она живёт и тихо отцветает
как всякий, даже красочный, цветок.

Что есть любовь? Совсем не каждый знает.
Не каждого её разрядом бьёт.
Она руины часто оставляет,
но счастлив тот, кто испытал её.

Мне возразят, что много есть супругов,
которые живут десятки лет
в любви и уважении друг к другу.
Конечно, есть. Но счастья их секрет
в том, что у них, как часто и бывает,
в другое чувство всё переросло.
Его любовью тоже называют
за неименьем подходящих слов.

Да что это с тобой, моя Россия!
Уж не хотим ни сеять мы, ни жать,
И избы заколочены пустые,
И не желают женщины рожать.

Над заводской трубой не видно дыма,
Одежду даже разучились шить,
Не техникой, а водкою горды мы,
Тем, что любого можем перепить.

Мозгов утечка – выше всякой меры,
Учёных не боимся мы терять,
И не нужны сегодня инженеры,
Одних лишь только менеджеров рать.

Богатства недр распродаём беспечно,
Чтоб то, что производит мир купить,
И думаем так будет бесконечно,
И можно беззаботно жить и пить.

А как же после этой нашей «ломки»
В руках страну потомкам удержать?
Хотя, какие там ещё потомки,
Раз не желают женщины рожать.
 

Простите, что сгустил немного краски,
Но горько видеть много лет подряд,
Что наши люди, как Емеля в сказке,
«По щучьему веленью» жить хотят.

Людей совсем «не густо»
Становится в стране.
Давно уже «капуста»
Не та у нас в цене.

И привлекают взоры
Людей со стороны
Огромные просторы
Пустеющей страны.

В погоне за «капустой»
Сумели мы забыть,
Что свято место – пусто
Никак не может быть.

Жизнь многое ломала,
Закон её жесток:
Людей в России мало?
Есть Юг, и есть Восток!

У них там на капусту
Хороший урожай,
Там не бывает пусто,
Ты женщина? Рожай!

И тех людей засилье
Здесь с каждым днём ясней.
Куда идёт Россия?
Что будет завтра с ней?

Беспечно губит землю человек!

Совсем как по живому топором бы:

Отходы, свалки, стоки в вены рек,

Да в них ещё электростанций тромбы,

Повсюду вырубаются леса,

Коптят машины, фабрики и стройки,

И океанов чистая слеза

Тихонько превращается в помойки,

И лёгкие земли не дышат тут,

Они забиты парниковым газом,

Гигантских мегаполисов растут

Повсюду роковые метастазы…

От смога, шума, пыли в городах,

Засилия машин и толп народа

Стремятся люди убежать туда,

Где чистый воздух, чистая природа.

И где-то там, от города вдали,

Где близко лес, да и река в придачу,

Приобретают сколько-то земли

И начинают дружно строить дачи.

Деревья рубят и бетон везут,

Повсюду визг электроинструментов,

И мусор в прилегающем лесу,

И даже, извините, экскременты,

Отходы жгут, и едкой гари мгла,

И пестицидов в воздухе отрава,

Речушка, что хрустальною была

Теперь грязна, как сточная канава….

Себя привыкли люди утешать:

Мол, что ж, - закономерное явленье.

И это невозможно избежать,

Как невозможно убежать от тени,

Законы жизни, жизнь диктует их…

А может всё же дело в нас самих?

Когда же люди поумнеют всё же

и наконец сумеют разобраться,

что замполит и поп – одно и то же,

что это – просто смена декораций.

И эта смена ничего не значит,

Попы и замполиты, как ни странно,

одну решают главную задачу -

людей в послушных превращать баранов,

лишить их права думать, сомневаться

и запереть в мозгах к мышленью двери.

А в результате всех манипуляций

они должны лишь только слепо верить.

Попы усердно охмуряют лохов,

тех, кто всегда готов развесить уши:

Да на земле тут вы живёте плохо,

зато ведь в рай прибудут ваши души

И будут пребывать в блаженстве вечном.

А те, кто  властны и живут богато,

блаженствуют лишь в жизни быстротечной,

а после смерти ждут их муки ада.

Поэтому властителей любите,

на них работать хорошо старайтесь,

на бедность не ропщите, потерпите,

и власти и богатству покоряйтесь.

Когда ж попам уж верить перестали,

то новой власти новая элита,

и во главе её товарищ Сталин,

на смену им создали замполитов.

Раз ад и рай уж люди не приемлют,

то коммунизмом новый рай назвали,

перенесли его с небес  на землю,

но отнесли в несбыточные дали.

Зато уж ад – тот стал гораздо ближе.

Тех, кто не верил в будущее благо

и не хотел о новых сказках слышать,

тех поместили в новый ад Гулага.

Десятки лет мы сказку эту ели,

десятки лет лапша с ушей свисала,

но, наконец,  как будто поумнели,

и вот уж замполитов и не стало.

Но не бывает пусто свято место.

Попов за эти годы подзабыли,

а кто-то нужен замполитов вместо -

и вот попы воспрянули из пыли.

Хоть мы живём опять при новом строе,

Но людям как всегда нужна уздечка.

И вот опять повсюду церкви строят,

Правители стоят в церквях со свечкой…

Когда же люди поумнеют всё же

и наконец сумеют разобраться,

что поп и замполит – одно и то же,

что это – просто смена декораций.

У разных стран на протяженьи лет

Успел сложиться свой менталитет.

Менталитет в Европе, если кратко:

Кулак, но в мягкой бархатной перчатке.

В Америке на политес не падки:

Кулак, но в жёсткой кожаной перчатке.

В России простодушные порядки:

Большой кулак и вовсе без перчатки.

И в мире нет ещё страны пока,

Где есть менталитет без кулака.

В круговерти труда, борьбы,
Добывая удачи крохи,
Вышиваем узор судьбы
По суровой канве эпохи

И порой узор нехорош.
Виновата в этом канва ли?
Или рук преступная дрожь
Тех, что так узор вышивали?

Но зачем говорить о том,
Что канва была непростая,
Ведь её удалят потом,
А узор надолго оставят

И не сможем мы убедить,
что канва во всём  виновата.
По узорам будут судить
Нас потомки наши когда-то.

Зачем изобрели вас, поезда,

Автомобилей племя, самолёты!

Нужна ли людям быстрая езда?

А может быть важней другое что-то?

Когда-то люди двигались пешком,

Перевозили грузы на телеге,

А если надо - ездили верхом

Рысцой в неторопливом лёгком беге.

И было всё открыто их глазам:

Богатство окружающей природы,

Поля и горы, реки и леса,

Причуды переменчивой погоды.

И то, что человек и ел, и пил,

Тогда всё было только натуральным.

Не то чтобы природу он любил,

Он сам её частицей был буквально.

Когда теперь в железной скорлупе

Мчим по земле, а то и в небе даже,

Мы разве можем разглядеть теперь

Какие там проносятся пейзажи.

Природу мы не чувствуем живьём,

Не видим, что больна она смертельно,

И как-то нам совсем не до неё:

Она отдельно, ну и мы отдельно.

И вот уже кончается дорога,

И мне отсюда весь мой путь видней.

И остаётся уж совсем немного

Не угадаешь даже - лет ли? дней?

Настало время подводить итоги

Запутанного длинного пути.

Как правильно я выбирал дороги?

Куда пришёл? Куда я мог придти?

Какие тени принимал за стенку?

Где опоздал? А где я поспешил?

Какую справедливую оценку

Я за экзамен жизни заслужил?

Мне кажется на двойку непохоже –

Ведь, всё-таки, не так уж плох финал,

И по дороге не давил прохожих,

И взяток на дороге не давал.

Но и пятёрка маловероятна,

Ведь в паутине непростых дорог,

И ошибался я неоднократно,

И, вообще, не сделал всё, что мог.

В самооценке грани слишком тонки

Вплетается субъективизма нить.

Возможно, что мой путь мои потомки

Могли бы объективней оценить.

А вот какой, без лести и ехидства,

От них оценки можно ожидать?

Но, впрочем, это просто любопытство.

Экзамен ведь уже не пересдать.

***

В этих строчках об известности не грезил я,

Не искал ответ на "вечные" вопросы.

Это, в общем-то, ведь даже не поэзия,

А, скорее, лишь рифмованная проза.