А.А. Любомудров

Учёба и работа

 

Содержание

 

Студент Ленинградского политехнического института

Слушатель Артиллерийской инженерной академии им. Дзержинского

В адъюнктуре

Педагогическая работа в академии

Путь в науке

 

 

 

 

Студент Ленинградского политехнического института

 

Я родился в Ленинграде в семье военнослужащего, преподавателя артиллерийского технического училища, и учительницы математики. В великую Отечественную войну я был вывезен из Ленинграда с матерью, ждавшей рождения сестры, незадолго до того, как немцы взяли город в кольцо. Отец оставался в Ленинграде, но потом вместе с училищем был эвакуирован в Ижевск. Туда после долгих мытарств приехали и мы с мамой. Отец не был на фронте так как ему уже было к началу войны более пятидесяти лет и он, несмотря на высказанное желание, не был назначен в действующую армию.

Нам повезло, в Ленинграде у нас осталась не разрушенная взрывом квартира (только выбитые стёкла в окнах и часть пропавших книг и вещей). Мы вернулись в свой родной Питер и я стал учиться в одной из лучших школ Ленинграда - 157-й мужской школе Смольнинского района. Там ещё преподавали учителя, работавшие в этом учебном заведении до революции, именовавшемся тогда женской гимназией принцессы Ольденбургской (по имени учредительницы).

Решение поступать в Ленинградский Политехнический институт на физико-механический факультет у меня созрело не сразу. До десятого, тогда выпускного, класса я как-то не очень задумывался о своем выборе профессии. Одно я точно знал, что не буду гуманитарием, несмотря на то, что мне очень нравилась история. Когда я сказал отцу, что заниматься историей мне было бы интересно, он довольно резко ответил, что если заниматься историей серьезно и честно, то это может быть опасно. Увидев мой недоуменный взгляд, он добавил: «Повзрослеешь, поймешь».

Что касается литературы, то она давалась мне хотя и без труда, но сочинения, которые я писал на заданные темы, по форме изложения были сухи, а на свободную тему сочинения я писать не решался, поскольку не считал себя ни мастером пера, ни мастером слова. Вообще, литература была моим слабым местом, хотя в целом я учился хорошо и даже окончил школу с золотой медалью. Как позже выяснилось при сравнении с другими студентами, уже в институте, по умению выступать публично с докладами я не был слабее других, что говорило, по-видимому, о высоком уровне преподавания этого предмета в школе. Русскому языку и литературе учила нас наш классный руководитель Елена Константиновна Туссина.

Я рос в семье, где оба моих родителя, отец и мать, были математиками. Отец окончил еще до первой мировой войны физико-математический факультет Петербургского университета со степенью кандидата, преподавал в Артиллерийском училище механику. Ученик академика Маркова[1], учёного с мировым именем (вспомним цепи Маркова), отец развил у меня интерес к математике и физике. Мать окончила Ленинградский педагогический институт им. Герцена и преподавала математику в школе. В доме я еще в дошкольном возрасте, когда мама училась в институте (она училась и одновременно работала), консультировалась с отцом, я неоднократно слышал непонятные для меня слова «синус», «тангенс» и т. п. И даже, как рассказывала мама, говорил ей: «Когда же ты бросишь свои синусы и косинусы и начнешь со мной играть?». Отец решал со мной довольно трудные задачи (особенно задачи по геометрии с применением тригонометрии). Я выступал на олимпиадах по математике (большей частью с довольно скромными результатами). Математика, физика, химия мне в школе давались довольно легко.

Как и многие ленинградские юноши, я с чувством собственной неполноценности смотрел на курсантов военно-морских училищ, мой старший товарищ, сын друзей моих родителей, учился в Военно-морском инженерном училище имени Дзержинского, и у меня еще в девятом классе возникло желание поступать в это военное учебное заведение. Однако, отец, будучи сам военным, не советовал это делать. «Военный человек - человек подневольный, - говорил он, - для строевой службы у тебя не годится характер. Тебе нужно заниматься научной работой. А для этого нужно окончить солидный институт, где хорошие учителя, опытные, известные в науке профессора». Поскольку мне хотелось быть ближе к морской специальности, я решил познакомиться с Кораблестроительным институтом. Пошел на день открытых дверей. И уже настроился на специальность кораблестроителя. Но тут мне попалась (может быть не без участия родителей) книга О. Хвольсона (я забыл ее название), где популярно излагались результаты исследований в области атомной физики. А тут еще и атомная бомба, как и у многих, пробудила у меня интерес к атомной физике. Это было уже в десятом, выпускном, классе. В школе мы о строении атома знали мало, а о ядерной физике вообще не имели никакого представления. Поэтому «дефект массы», превращения ядер, сопровождающееся выделением энергии, было для меня открытием, и я этим заинтересовался.

Тогда в Ленинграде было два учебных заведения, где можно было получить образование в области атомной и ядерной физики – физический факультет университета и физико-механический факультет Политехнического института. Я поехал на день открытых дверей на физико-механический факультет. Ехать нужно было на трамвае от 9-й Советской до Политехнического около сорока минут. Да еще до трамвайной остановки от Тверской улицы, где я жил, нужно было идти минут пятнадцать – двадцать.

На день открытых дверей собралось довольно много юношей и девушек. Было несколько человек в защитных кителях без погон и в высоких сапогах. Они выделялись среди шумной молодежи своим серьезным видом и степенностью. Это были демобилизованные участники войны. Нас пригласили в поразившую меня размерами Большую физическую аудиторию главного учебного корпуса. Она оказалась почти полной. Ряды в аудитории располагались амфитеатром, и далеко внизу за длинным столом стоял седой человек с живыми светлыми глазами, приветливо смотрящими на нас, и мягкой улыбкой. Это был декан и основатель физико-механического факультета академик Абрам Федорович Иоффе.[2] Рядом с ним сидело несколько солидных мужчин, которых я тогда не знал. Абрам Федорович в течение минут тридцати рассказал нам историю создания Политехнического института и физико-механического факультета, кого готовит факультет, где работают его выпускники. Затем предложил задать вопросы. Их не было, и Абрам Федорович предложил нам разбиться на группы и пойти посмотреть лаборатории факультета. Я, конечно, по своему незнанию не мог оценить по достоинству показанное нам оборудование и аппаратуру. Почему-то мне запомнился пресс Гагарина (может вследствие того, что, как было сказано, Гагарин являлся создателем института и его первым директором) и вакуумные насосы.

После дня открытых дверей я окончательно решил поступать на физико-механический факультет Политехнического института. Вопрос был – «на какую специальность?». Отец советовал мне выбрать «Динамика и прочность машин», однако я, под влиянием всплеска интереса в обществе к атомной проблеме, выбрал ядерную физику. Собрав необходимые документы, я отправился в институт, в приемную комиссию и был принят без экзаменов, как окончивший школу с золотой медалью (собеседования с медалистами тогда не проводилось).

Наступило первое сентября 1948 года. Я, как и хотел, попал в группу специальности «ядерная физика». Таких групп было три. В нашей группе было человек двадцать – двадцать пять, среди них мои одноклассники Виталий Пироговский, Борис Александров, Юра Перфильев. Подружился я в группе с Севой Звёздкиным, Женей Франкевичем, Юрой Шмарцевым, Колей Лукьяновым. Из всех этих друзей в живых остались только Сева Звёздкин и Юра Перфильев. Звездкин работает в Гатчино, а Юра Перфильев на пенсии. Он на втором курсе физмеха попал в тяжёлую автомобильную аварию и вынужден был прервать учёбу. В дальнейшем закончил энергомашиностроительный факультет Политехнического института, и длительное время работал в одном из крупных ленинградских научно-исследовательских институтов Министерства среднего машиностроения.

На третьем курсе нас перераспределили по специальностям. На ядерную физику отобрали студентов только мужского пола. Часть девушек и юношей, в том числе и я, оказались в других группах. Для меня это было неожиданным, хотя до этого я вновь заполнял подробную анкету. Такую же анкету, с указанием дедушек и бабушек, я заполнял при поступлении и если бы был более опытен в жизни, то догадался о причине исключения меня из ядерщиков. Уже позже я понял, что чего-то не понравилось в анкете, так как успеваемость и здоровье у меня были хорошие и шестой пункт анкеты тоже в порядке. Я попал на специальность «техническая электроника», которую вела кафедра, руководимая академиком П. И. Лукирским.[3] Согласия моего не спрашивали и даже не предложили перечень специальностей, из которых я мог бы выбрать в соответствии со своими наклонностями и анкетными данными. Я просился на «радиофизику», но заместитель декана Н. Н. Морозов не стал разговаривать и отказал без всякой мотивировки. Я это помню очень хорошо, так как впоследствии, даже служа в армии, не встречал такого бездушного отношения. Там хотя бы выслушивали желание.

Из всех специальностей на «технической электронике» было наибольшее количество девушек. По каким-то соображениям свыше эта специальность оказалась наиболее многочисленной и из неё сформировали две группы, одна количеством побольше, другая поменьше. Я попал во вторую. В нашей группе была всего одна девушка Марта Бакал, студентка из Румынии. Она была, насколько я знаю, единственная на факультете иностранка. Училась она очень хорошо. Старостой группы был всеми любимый нами Володя Крощенко, который прикрывал нас в случае прогулов лекций (практических занятий мы не пропускали). Комсоргов группы избирали ежегодно. Я помню только Рафаила Хансеварова и Валеру Габышева. Был у нас ещё и профорг, но я не помню, кого избирали профоргом. Я никогда в институте не занимал выборные должности. Не помню, кто входил в состав комсомольского бюро курса. Помню только профорга курса участника войны Павла Столярова. Он потом, кажется, вышел на факультетский профсоюзный уровень.

Лекции на первом курсе нам читались потоком, всему курсу. Чаще в Большой физической аудитории. Почти все лекторы и многие преподаватели, ведущие упражнения и лабораторные, занятия мне запомнились. Из всех предметов, занятия по которым были запланированы в первый день нашей учебы, наибольшее впечатление на меня произвела лекция по общей физике, которую читал Лев Аронович Сена[4] (тогда еще, если мне память не изменяет, он был доцентом кафедры общей и экспериментальной физики). Лев Аронович читал лекцию в Большой физической аудитории и начал её с того, что поздравил нас с поступлением на физмех (так его кратко называли) и с началом первого учебного года. «Вы уже без пяти минут инженеры - сказал он, - время пролетит быстро». Я не принял это всерьез, но позже убедился, что Лев Аронович был прав. Первые лекции он читал неторопливо, избегая использовать дифференциальное исчисление, поскольку мы еще не изучали высшую математику. В последующем темп лекций увеличился, но мы успевали конспектировать, так как уже привыкли к лекционной форме проведения занятий.

Лекции по высшей математике (дифференциальное исчисление и аналитическая геометрия) в первом семестре нам читал Родион Осиевич Кузьмин[5]. Седоватый, на большом сизом носу очки в тонкой металлической «бабушкиной» оправе, с густыми усами, коротко остриженный, он приходил на лекции одетым в серый свитер домашней грубой вязки, в тяжелых башмаках, напоминающих матросские ботинки, выглядывающие из давно не глаженых брюк. Тогда так одеваться было еще не модно. Говорил негромко, без эмоций и каких-либо отступлений и лишних слов. Нам, первокурсникам, было легко вести конспект его лекций. В начале нашего второго семестра, в марте 1949 года, Родион Осиевич скончался. Многие из нас провожали его в последний путь на кладбище, расположенное недалеко от института. Лекции по математике стал читать нам профессор Сергей Иванович Амосов. Высокий, сухощавый, с большой седой окладистой бородой. Лекции он читал в той же манере, что и Р. О. Кузьмин и нам не пришлось приспосабливаться к новому лектору.

Запомнились лекции по неорганической химии, которые читал доцент Д. Н. Шойхет. Эти лекции обычно читались в Большой химической аудитории в корпусе металлургического факультета. Там же на старших курсах доцент Скорчеллетти читал лекции по физической химии. Лабораторные занятия и упражнения по курсам химического цикла мне не запомнились. Зато до сих пор помню колоритные фигуры наших руководителей лабораторных работ по физике – Валентину Витальевну Дойникову-Безикович и Марка Абрамовича Гуревича. Дойникова, женщина средних лет (о ней нельзя сказать «дама»), живая, невысокого роста, походка в развалку, как уточка, небрежно причёсанная, одетая как курсистка во всё тёмное, в ботинках, она провела с нами вступительное занятие по лабораторному практикуму, остановившись главным образом на оформлении отчетов по лабораторным работам и обработке результатов измерений. При этом она всё время ссылалась на своё руководство по выполнению лабораторных работ, изданное институтом.

Требовательность в физической лаборатории к отчетам и к их защите были для нас (во всяком случае, для меня) в первое время прямо таки бедствием. Приходилось по несколько раз дорабатывать отчет, в основном из-за недостатков в расчете погрешностей измерений, и только с нескольких попыток удавалось защитить работу и получить на отчете долгожданную надпись «зачтено» с подписью преподавателя. Наши девочки особенно боялись Гуревича и при представлении ему отчетов даже теряли дар речи. Нас с первых дней учебы приучали к тому, что отчет о проведенном опыте должен быть составлен таким образом, чтобы его можно было повторить и с теми же приборами получить результат в пределах оцененной погрешности. Мне это сослужило хорошую службу в дальнейшей работе.

В числе практических занятий по курсу общей физики кроме лабораторных работ проводились семинары. Задач по физике мы не решали, и на экзаменах решение задач не требовалось. Я считаю, что это плохо. По форме семинары походили на научные дискуссии. Заранее распределялись среди студентов темы, по которым нужно было подготовить реферат и доклад, с которым необходимо было выступить на семинаре. На семинар выносились один или два близких по теме доклада, которые затем обсуждались студентами под руководством преподавателя. Темы в большинстве своем были на связаны с прочитанными лекциями, и для написания реферата нужно было поработать в библиотеке, найти и изучить соответствующую литературу по книгам и журналам, в том числе и иностранным.. Несколько наименований литературы рекомендовалось вместе с выдачей темы реферата. Обычно это были научно-популярные издания. Так что главной целью семинаров было приобщение нас уже с первого курса к самостоятельной работе с научной литературой и приобретение начальных навыков выступления с научными докладами. Семинары расширяли наш кругозор и проходили довольно живо. В этом была заслуга руководителя семинара в нашей группе доцента Веры Николаевны Лепешинской. Вера Николаевна была интересной женщиной. Густые с проседью волосы, тёмные густые брови и стройная фигура. Мне раньше казалось, что женщины-физики это отрешённые от грешного мира учёные, не обращающие внимания ни на свой внешний вид, ни на вид окружающих их объектов, если они не относились к науке. Вера Николаевна развеяла этот миф.

Вспоминаю занятия по начертательной геометрии. Инженерная графика давалась мне с трудом. Пространственное представление было у меня развито плохо. И не хватало терпения и аккуратности при построении проекций. Практику по начертательной геометрии в нашей группе вела Морозова, жена заместителя декана нашего факультета. Заместитель декана Николай Николаевич Морозов пришёл с войны без ноги, ходил с протезом и передвигался, пользуясь палкой. Мне с ним не приходилось общаться, поскольку у меня не было «хвостов» и я не пользовался общежитием, а общение заместителя декана со студентами происходило, в основном, по учебным и социальным вопросам. Знающие его студенты отзывались о нём хорошо. С супругой же Николая Николаевича у меня произошёл конфликт. По моей вине. Почему-то Морозовой показалось, что я могу сделать «выкройку» для объёмных макетов различных фигур, которые можно было бы использовать в качестве учебных демонстраций. Этими фигурами были усечённые цилиндр, конус и другие тела более сложного вида. Для вычерчивания их развёрток требовалось то, в чём был у меня дефицит – терпение, аккуратность и пространственное воображение. Короче говоря, с заданием я не справился, и возмущённая Морозова в чертёжном зале при всех студентах демонстрировала тела неописуемых форм, свёрнутых из моих творений. В результате на экзамене по начертательной геометрии при вполне приличном, по моему мнению, ответе по теории и правильно решённой задаче я получил оценку «хорошо». В дальнейшем по черчению я подтянулся и получил отличную оценку, испортив несколько калек при копировании чертежей.

После первой экзаменационной сессии число студентов на нашем курсе уменьшилось незначительно. Помню одну бедную девушку, которая была вынуждена вернуться в Ашхабад, где после ужасного землетрясения у неё в семье произошло несчастье. Отчислений по неуспеваемости было мало. Новых предметов появилось немного, а преподаватели поменялись. Лекции по математике стал читать доцент Сергей Николаевич Нумеров. Невысокого роста, полноватый, всегда в костюме с галстуком, он почему-то всё время подтягивал брюки. Читал он лекцию ровным голосом, практически диктуя, и курил папиросы, не переставая. Конспект его лекций полностью заменял учебник. Поэтому подготовка к экзамену по теоретической части курса при наличии конспекта не вызывала трудностей. Тем более, что на последней перед сессией лекции он диктовал содержание экзаменационных билетов. А вот решение задач, заключающееся в нахождении интегралов, давалось мне трудно. С. Н. Нумеров читал у нас лекции и в четвёртом семестре. Мы изучали теорию функций комплексного переменного, метод конформного отображения, тензорное исчисление, матрицы и прочие трудно воспринимаемые с первого раза разделы математики. Как мне теперь представляется, освоение этих разделов математики было бы менее трудным, если бы больше внимания уделялось практическому применению этих методов, используя доступные нам расчётные инженерные примеры. Так, например тензоры можно было дать в связи с теорией упругости и сопротивлением материалов, матрицы, непосредственно связанные с тензорным исчислением, можно было бы увязать с расчётами электрических цепей и т. п.

По физике после первого семестра у нас тоже поменялся лектор, и, на мой взгляд, не в лучшую сторону. Мы тогда не знали, что Лев Аронович Сена был отстранён от работы и арестован в связи с «антисоветской деятельностью» антифашистского комитета. Л. А. Сена прочитал нам в первом семестре механику и молекулярную физику. Во втором семестре лекции по электромагнетизму и волновой оптике нам стал читать Филипп Абрамович Чудновский. Если в лекциях Л. А. Сены чувствовались увлеченность и благожелательное отношение к слушателям, то Ф. А. Чудновский держал дистанцию и не располагал к тому, чтобы задавать ему вопросы. При этом он очень пренебрежительно относился к доске и тряпке – формулы и рисунки на доске у него располагались в совершеннейшем беспорядке, а упавшую на пол тряпку, чтобы не нагибаться, он долго поддевал с пола указкой и много раз подбрасывал, пока её не поймает. Выражение лица у него было всегда недовольное, как будто мы виноваты в том, что его заставили с нами проводить занятия. Конспекты его лекций были мало пригодны для подготовки к экзаменам. Но экзамен ему было сдавать легко. Он был щедр на оценки. Без особых трудностей у нас проходил и лабораторный практикум по электромагнетизму и оптике, который вёл в нашей группе Михаил Ильич Иглицын. Мы до этого уже прошли школу Дойниковой и Гуревича.

В третьем семестре атомную и ядерную физику нам читал Владимир Максимович Тучкевич[6], тогда доцент, а в будущем академик, член Президиума Академии наук СССР. Мы тогда и не подозревали, что Владимир Максимович имел отношение к разработке ядерного оружия и имеет правительственные награды.

В своих лекциях по атомной физике он уделял большое внимание описанию экспериментов, в результате которых были обнаружены свойства и строение атомов и молекул. При этом он оживлял лекции, рассказывая о некоторых забавных эпизодах из научных биографий ученых – атомщиков. Слушать было интересно. Может быть наш интерес был также обусловлен тем, что в школе мы фактически атомную физику, а тем более ядерную, не изучали. Владимир Максимович был очень прост и доброжелателен в обращении со студентами. Круглое лицо с волевым подбородком, лысеющий широкий лоб и улыбающиеся сквозь очки глаза. Он знал нас каждого в лицо, а многих и по фамилии. Ведь он читал физику только двум учебным группам специальности «Техническая электроника». Остальные группы учились, по-видимому, по другим программам. Атомную физику в объёме прочитанного курса я усвоил хорошо. Хотя дуализм микрочастиц, принцип неопределённости Гейзенберга, волны Де Бройля плохо укладывались в обычные представления, основанные на наблюдении макромира. Понять эту специфику описания поведения микрочастиц помогло чтение прекрасно написанной популярной, только что тогда вышедшей книги А. Ф. Иоффе «Основные представления современной физики». Эта книга, насколько я знаю, была прочитана многими студентами нашего курса. Я также воспользовался имевшейся в домашней библиотеке небольшой по объёму книги П. С. Тартаковского «Экспериментальные основания волновой теории материи».

В четвёртом семестре доцент Каминкер читал нам экспериментальные методы ядерной физики. Учебной литературы по этому курсу тогда не было. Была монография по ускорителям частиц. С методами регистрации ядерных излучений дело обстояло не намного лучше: были книги В. Векслера, Л.Грошева и Б. Исаева «Ионизационные методы исследования излучений», С Корфа «Счётчики электронов и ядерных частиц» и В. Льюиса «Методы электрического счёта альфа и бета-частиц». Но достать эти книги было сложно. Они были изданы относительно небольшим тиражом, и в магазинах их не было. Я воспользовался библиотекой Дома научно-технической пропаганды на Невском проспекте. До сих пор помню пожилую даму – библиотекаря. Она была очень любезна и внимательна ко мне, несмотря на мой возраст. Чувствовалась представительница старой, дореволюционной интеллигенции.

Каминкер читал так, чтобы мы могли записать все, о чем он рассказывает. Хотя лекции читал он невыразительно, но то, о чем говорилось, нам до этого было совсем неизвестно, и мы слушали с интересом. Мне запомнились лекции по ускорителям частиц (особенно принципы работы синхро- и фазотронов).

К сожалению ни упражнений, ни семинаров, ни лабораторных работ по атомной и ядерной физике у нас не было.

Мало задач мы решали и по теоретической механике. Были лишь одна или две курсовые работы; по статике – расчёт фермы, по кинематике и динамике – что-то ещё. Но эти работы не заняли у меня много времени. Теоретическую механику мы изучали в течение двух семестров, в одном семестре статику и кинематику, в другом – динамику. Статику и кинематику читал профессор Никольский, динамику профессор А. И. Лурье[7]. Оба в тёмных костюмах (Никольский всегда в чёрном), в ослепительно белых рубашках с чёрными галстуками. У Никольского воротничок рубашки был всегда накрахмален и мне казалось было бы лучше, если бы он был стоячим. Манера чтения ими лекций была похожей – неторопливая, плавная речь, чёткая графика, отсутствие эмоциональности, но при этом умение заставить себя внимательно слушать. Сначала было непривычно обозначение вектора, которое использовал профессор Лурье − вместо стрелки над обозначением вектора он его подчёркивал. Совершенно другой манерой чтения лекций обладал доцент Бать, который нам прочитал несколько лекций, замещая А. И. Лурье. Он читал лекцию как актёр. Приводил яркие запоминающиеся примеры, иллюстрирующие проявление законов механики в окружающей нас жизни, в том числе и в быту. До сих пор помню, когда он, рассказывая о силе Кориолиса, объяснял, почему при сливе воды в ванне струя образует крутящуюся воронку.

Недостаточное внимание, уделяемое решению задач по физике и теоретической механике, было частично восполнено домашними заданиями и упражнениями по специальным дисциплинам. Мне хорошо запомнился курс сопротивления материалов, который мы проходили в течение двух семестров. Лектор доцент А. К. Синицкий. Помню его внешний вид − среднего роста, с короткими усиками, посередине головы ровный пробор, разделяющий тёмные с проседью волосы. Читал лекции он живо и доходчиво. Преподавателя, который вёл у нас практические занятия и принимал домашние задания я хорошо запомнил. Много он меня помучил в день встречи нового года. Его фамилия была Гольдберг. Он был очень требователен. При приёме семестрового зачёта или домашнего задания он рисовал балки с сосредоточенными в различных точках нагрузками. Нужно было изобразить эпюры напряжений. Думать долго не давал. Вспоминаю 31 декабря, последний день до начала сессии. Если не сдашь зачёт, не допустят к экзамену, лишат стипендии. А я уже делал две попытки. К нему была очередь из студентов. Несмотря на то, что до встречи нового года оставались какие-то считанные часы, Гольдберг (не помню его имени и отчества) терпеливо, не снижая требовательности, беседовал со студентами. Зачёт я сдал около семи часов вечера, а за мной еще оставалось несколько человек. Удалось ли ему встретить новый год в кругу родных и друзей? Экзамены по сопромату был серьёзным испытанием, однако благодаря такому жёсткому «фильтру Гольдберга» мне удавалось сдавать его с отличной оценкой.

Курс «Теория переменного тока» читал нам профессор П. Л. Калантаров[8]. Он повторял слово в слово содержание своего учебника. К сожалению, в курсе были слабо отражены вопросы теории электрических цепей (о нелинейных вообще ничего не говорилось) и применение операционных методов. Тихая монотонная речь, бесстрастное изложение материала, откровенная скука приводили к тому, что только очень старательные студенты (в основном, девочки) тщательно записывали всё, что он говорил.. Я к таким студентам не относился. Поэтому, обзаведясь учебником, его лекции можно было не посещать.

П. Л. Калантаров был известным электротехником, но не был ярким лектором. Его речь была негромка, монотонна и суха. Сам он тоже казался сухим и жёстким человеком. Как выяснилось на экзаменах, так оно и было.

Поскольку посещение занятий было обязательным, а староста группы не мог «прикрыть» многих отсутствующих, то мы ходили на лекции по «Теории переменного тока» по очереди. На лекции П. Л. Калантарова мы садились на последние, верхние ряды амфитеатра (лекции читались в Большой физической аудитории) и играли в «боб-доб». Была такая, прямо скажем, не требующая мозгов игра, но очень азартная. Кто её к нам занёс, не знаю. Играли обычно двое. Один держал монету в руке и, периодически беря её другой рукой, показывал, что монета присутствует. Когда он показывал монету, то произносил папуасское слово «боб», партнёр в ответ на этот звук отвечал «доб». Это продолжалось до тех пор, пока партнёр внезапно не кричал «руки на стол!». Обладатель монеты (обычно это был пятак) должен был мгновенно положить ладони обеих рук на стол, а партнёр должен был отгадать, под какой рукой находится монета. Если отгадал, монета твоя, и ты сам уже орудуешь монетой. И так могло продолжаться до бесконечности. Падали на пол монеты, ладони хлестали по столам, ломались откидные доски у парт, но ничто не могло остановить это повальное увлечение среди учащихся мужского пола, особенно на лекциях профессора Калантарова. Однако, Павел Лазаревич внимательно следил за поведением аудитории и бывали случаи, когда он удалял студента с лекции (правда, надо отдать ему должное, без последствий).

Несмотря на такое легкомысленное отношение к лекциям по переменному току, к лабораторным занятиям и упражнениям нам приходилось тщательно готовиться. Требовательность со стороны преподавателей, как и в случае с сопроматом, была очень высокой. Для меня наибольшую трудность представлял символический метод, векторные диаграммы токов и напряжений и всё, что связанно с ними. Пришлось много повозиться, пока я стал более или менее уверенно ориентироваться в этих вопросах. Запомнилась преподавательница, проводившая с нами практические занятия по переменному току. Её фамилия была Питкевич. Речь у неё была нечёткая, p/2 («пи пополам») она произносила «пи попорам», поэтому студенты её прозвали «пипапарамой».

Определённые трудности вызывали и лабораторные работы по курсу «Электрические машины». Непривычно было крупногабаритное электрооборудование, с колоссальной скоростью вращающиеся роторы, постоянный гул и щёлкающие сильноточные пакетные переключатели. Однако этот курс заканчивался зачётом и, естественно, мы ему уделяли меньшее внимание.

Основными для нас были дисциплины физического цикла и, понимая это, я им уделял наибольшее внимание. Первой из таких дисциплин, с которой мы встретились, была математическая физика. Она изучалась в течение двух семестров и включала в себя два вида занятий – лекции и упражнения. Лекции нам читал заведующий кафедрой математической физики профессор Георгий Абрамович Гринберг[9], а упражнения, где мы решали задачи, доцент Николай Николаевич Лебедев, впоследствии профессор, сменивший на кафедре Г. А. Гринберга. В первом семестре мы изучали канонические уравнения в частных производных, в следующем – интегральные уравнения и вариационное исчисление. Георгий Абрамович был прекрасным лектором, но к его манере чтения лекций я привык не сразу. Конспектировать его лекции было не просто. Во-первых, потому, что темп лекции был высок, а, во-вторых, вследствие того, что для понимания материала лекций требовалось знание дифференциального и интегрального исчисления, которое было частью забыто, частью недоучено, а интегральное исчисление вообще было для меня слабым местом. Но я вскоре привык к Георгию Абрамовичу и старался не пропускать его лекции. Тем более, что учебной литературы, соответствующей программе курса, не было.

Георгия Абрамовича Гринберга я часто встречал в филармонии. Его супруга, Мария Гринберг, известная пианистка, часто давала концерты в ленинградской филармонии. Георгий Абрамович не пропускал её концерты. У меня был тематический абонемент в филармонию на цикл «Фортепианные сонаты Бетховена». Все тридцать две сонаты играла Мария Гринберг. И на всех её выступлениях я видел Г. А. Гринберга, сидящим за колоннами на диванах, стоящих вдоль стен, там, где обычно сидело студенчество, покупавшее дешёвые, так называемые, входные билеты на ненумерованные места.

Теоретическая физика нами изучалась по разделам в четырёх семестрах, по одному разделу в семестре. С лекциями по теоретической физике нам повезло – нам читали хорошие, на наш взгляд, лекторы, живо, интересно, понятно, в темпе, позволяющем вести хорошие конспекты. Знакомство с теоретической физикой мы начали с аналитической механики. Её нам читал профессор (тогда ещё доцент) Георгий Иустинович Джанелидзе. Молодой, лет тридцати, мужчина, довольно полный для своих лет, он покорял своей улыбкой и лёгким грузинским акцентом. Его лекции в большинстве случаев для меня были понятны, как говорится, «с ходу», тем более, что он часто приводил на лекциях расчётные примеры. Труднее для меня было освоить уравнение Лагранжа и его применение к решению задач, а также колебания систем со многими степенями свободы. Заканчивался этот раздел курса зачётом. Сдал я его с первого раза.

Второй раздел теоретической физики «Статистическая физика» читать нам начал профессор Яков Ильич Френкель[10]. Учёный с мировым именем, член-корреспондент АН СССР, автор многих теорий и физических моделей, в том числе и капельной модели ядра, он на удивление был неважным методистом. Говорил, уткнувшись в доску (а в аудитории находилось около ста студентов), стоял, закрывая собой написанное на доске и кроме того часто ошибался, стирал формулы, писал новые, потом опять их стирал. Но при всём при этом мы ощущали присутствие творчества – вывод зависимостей мы воспринимали как рождение чего-то нового, появление новой, неизвестной до селе никому закономерности. Как-то много лет спустя, когда я уже занимал должность доцента в Военной академии им. Дзержинского, у меня зашёл разговор об учёбе на физико-механическом факультете с профессором Миролюбовым, заведовавшим кафедрой электротехники в академии, моим научным руководителем кандидатской диссертации и консультантом по докторской.. Н. Н. Миролюбов был до войны профессором кафедры электрофизики физико-механического факультета и учеником Я. И. Френкеля. У них были общие научные работы и публикации. Они часто вместе с семьями проводили свой отпуск. Николай Николаевич рассказывал о том, как много Я. И. Френкель претерпел от тогдашних философов-марксистов за свои якобы идеалистические взгляды, как ему было трудно работать в период борьбы с космополитизмом. Я, учась в институте, только вскользь слышал об этом. Как-то я сказал, что Я. И. Френкель плохо читал лекции, что мы не могли вести конспекты, что мы его не понимали. В ответ на это Николай Николаевич немного помолчал, нахмурился и строго сказал, что мы по своей молодости и неграмотности еще не могли оценить этого замечательного ученого. Правда, потом он согласился, что методист из Якова Ильича был неважный и в военной академии ему бы должности выше младшего преподавателя не дали.

Лекции по статистической физике Яков Ильич читал нам недолго. Во второй половине семестра он заболел и в январе 1952 скончался. Его заменил профессор Измайлов. Я был доволен его лекциями. Всё можно было записать, изложение было доступное для понимания в ходе лекции. Не было эмоциональности, но в статистической физике трудно этого ожидать. Мне кажется, студентам его лекции нравились.

Лекции по электродинамике читал профессор Андрей Иванович Ансельм, очень хорошо читал. Материал довольно сложный. В этом же разделе излагалась специальная теория относительности (сейчас она изучается вместе с механикой в курсах общей физики). Изучение электродинамики облегчалось не только хорошим конспектом, но и тем, что к концу изучения электродинамики в продаже появилась книга «Теория электричества», написанная И. Е. Таммом. Рекомендованную нам Андреем Ивановичем в начале изучения курса книгу Абрагам – Беккер «Теория электричества» было трудно достать. Мне удалось её найти в библиотеке Дома научно-технической пропаганды. Я ей пользовался и она мне очень помогла. Вообще, должен заметить, что в большинстве случаев, чем раньше написаны книги по классической физике, тем они лучше по содержанию и простоте изложения. Достаточно сравнить хотя бы «Физику» Н. Д. Папалекси или книги Е. А. Штрауфа «Молекулярная физика» и «Электричество и магнетизм» с томами «Курса общей физики» И. В. Савельева. Это не относится к очень хорошему, по моему мнению, комплекту сравнительно недавно изданных пособий по общей физике профессора Московского инженерно-физического института И. Е. Иродова.

Завершался курс теоретической физики квантовой механикой. Её читал Карен Аветович Тер-Мортиросян[11], тогда еще молодой доцент. Красивый, жгучий брюнет, с большими горящими глазами, щеголевато одетый, он уверенно держался и свободно владел сложным, трудно воспринимаемым материалом. Его лекции студенты не пропускали, аудитория была всегда заполнена. Несмотря на то, что лекции он читал хорошо, и их успевали записывать, сразу не всё было понятно и приходилось привлекать при подготовке к экзамену соответствующую литературу, которая тогда имелась в ограниченном количестве. Приходилось пользоваться изданной в тридцатых годах «Волновой механикой» Я. И. Френкеля и «Современной физикой» Макса Борна.

По всем разделам теоретической физики, кроме аналитической механики, мы сдавали экзамены. Конспектом пользоваться не разрешалось. Тем не менее, неудовлетворительных оценок было немного. У нас была хорошая память и развитое к старшим курсам умение готовиться к экзаменам. Сказывалось также и то, что мы в школе, начиная с четвёртого класса каждый год сдавали переводные экзамены (чего сейчас нет), причём, насколько мне не изменяет память, в старших классах было пять – семь экзаменов, а на аттестат зрелости, кажется, около десяти.

На четвёртом курсе нам, электронщикам, читался довольно солидный курс, включающий основы радиотехники и радиоэлектронных физических измерений. Я не помню, как точно он назывался. Кроме лекций по курсу проводились лабораторные работы. Читал лекции Алексей Михайлович Бонч-Бруевич[12], «Бонч», как мы его ласково называли, был сыном известного радиотехника, основателя и руководителя первой в России радиолаборатории в Нижнем Новгороде М. А. Бонч-Бруевича.

Лекции А. М. Бонч-Бруевича изобиловали электрическими схемами, построенными на электронных лампах. Полупроводниковые приборы, кроме диодов, тогда были ещё неизвестны. Основное внимание уделялось измерительным схемам и импульсным усилителям. Гораздо меньше времени было отведено радиотехнике и радиосвязи. Антенны мы вообще не изучали. Учебной литературы не было и мы пользовались переводными изданиями книг Шинтльмейстера с названием « Электронная лампа как прибор для физических измерений» и Элмора и Сендса «Электроника в ядерной физике». В 1954 году в Гостехиздате была издана книга А. М. Бонч-Бруевича под названием «Применение электронных ламп в экспериментальной физике». Её содержание соответствовало курсу, который он у нас ранее вёл. В 1966 году в издательстве «Наука» вышла его фундаментальная монография «Радиоэлектроника в экспериментальной физике», которой я пользовался уже в своей практической работе после получения высшего образования.

Завершающим теоретическую подготовку по нашей специальности «Техническая электроника» был курс, точного названия которого я его не помню. Он состоял из двух частей – электровакуумные приборы и полупроводники. В первой части курса мы изучали физику газового разряда, работу электронных ламп различных классов, а также газоразрядных приборов, начиная с газотронов, кончая ртутными выпрямителями. Прошли серьёзный лабораторный практикум по электровакуумным приборам и производственную практику на рентгеновском заводе у Нарвских ворот. Нашей настольной книгой были «Электрический разряд в газах и вакууме» Н. Капцова и учебник начальника кафедры Военной академии связи генерала Власова «Электровакуумные приборы». (Надо отметить, что с академией связи наш факультет поддерживал тесные связи, благо академия располагалась рядом. У нас на факультете читали лекции и вели практические занятия несколько военных преподавателей академии). Пользовались мы также и книгой А. Энгеля «Ионизованные газы». Сейчас эта техника уже кажется архаичной, а тогда она была современной.

О полупроводниках мы узнали только из лекций профессора Леонтия Николаевича Добрецова. Он вёл раздел курса, где изучалась зонная теория твёрдого тела и в том числе свойства полупроводников и диэлектриков. Твёрдотельной электроники в современном понимании ещё не было, и транзисторы в курсе даже не упоминались. Толстая книга Шотки о полупроводниках вышла позже. Немного сутулый, худощавый, подвижный, в «бабушкиных» очках с круглыми стёклами в металлической оправе, Леонтий Николаевич напоминал мне Паганеля, которого играл Н. Черкасов в популярном ещё до войны кинофильме «Дети капитана Гранта». Лекции Л. Н. Добрецов читал, используя журнальные статьи, поскольку книг по полупроводникам ещё не издавалось (по крайней мере, на русском языке). Лекции носили камерный, я бы сказал, даже домашний характер. В небольшой аудитории размещалось человек около тридцати – две группы электронщиков. Раскованная обстановка. Можно было, не смущаясь задать даже, казалось бы, самый нелепый вопрос. Относился к нам Л. Н. Добрецова как к коллегам. Мы его любили.

Наряду с профилирующими учебными дисциплинами нам преподавали и предметы, необходимые для нашей инженерной эрудиции. К ним относились такие, как термодинамика, гидродинамика, экономика производства. К экономике производства («техпромфинплану») мы относились спустя рукава, а к термодинамике и гидродинамике вполне серьёзно. Следует сказать, что в будущем эти две дисциплины мне очень пригодились. Техническую термодинамику нам читал профессор Илья Исаакович Палеев[13], техническую гидромеханику доцент Иван Лукич Повх[14]. Я не помню, чтобы были лабораторные работы или упражнения по этим дисциплинам. Из термодинамики мне запомнилось бесконечное число различных частных производных – «д пэ по д тэ при постоянном вэ», «д вэ по д тэ при постоянном пэ» и т. п. Скучные были лекции. Была голая теория. Мне стыдно признаться, но уже находясь на научно-педагогической работе и изучая вновь термодинамику, глубоко осозноал, что такое функции состояния, термодинамический потенциал, энтропия. А ведь эти понятия я должен был глубоко усвоить, ещё изучая статистическую физику.

На гидромеханике было повеселее, хотя слушали мы не очень внимательно, и, соответственно, не всё понимали. Среди студентов ходили стишки, которые заканчивались неприличным словом - «…отвечу честно Повху я, / что я не знаю ни ….».

Летом после четвертого курса я проходил практику в Палате мер и весов в лаборатории дозиметрии ионизирующих излучений у профессора К. К. Аглинцева[15]. Имел дело с ионизационными камерами и дозиметрами.

С начала пятого курса, наряду с аудиторными занятиями, у нас были два или три полных рабочих дня исследовательской работы. Это время мы использовали как начальный этап подготовки к преддипломной практике и к выполнению дипломной работы. Направление дипломной работы нам было известно, руководитель дипломной работы был закреплён. Большинству студентов нашей специальности были предложены экспериментальные работы. Выданное нам задание предполагало создание лабораторной установки и проведение на ней исследования в соответствии с темой дипломной работы. Несколько студентов, среди которых были я, Тамара Мамонтова, Наташа Орлова, Юра Тубанов, Коля Лукьянов, Юра Шмарцев, размещались со своими экспериментальными установками в одном большом лабораторном зале. У нас был один научный руководитель - Михаил Александрович Еремеев. Мне досталось изучение вторичной ионной эмиссии из различных металлов. Нужно было разыскать и изучить литературу, которая, в основном, представляла собой журнальные статьи на немецком и английском языках, наладить форвакуумный и вакуумный насосы, заказать по разработанным чертежам необходимые детали и собрать всё это для проведения исследований. На это отводился первый и второй семестр пятого курса. Второй семестр полностью занимала преддипломная практика, в течение которой мы и возились с установками. Непосредственно дипломная работа выполнялась в течение осеннего семестр шестого года обучения. Защита дипломных работ планировалась в феврале 1954 года. В те времена срок обучения в Политехническом институте составлял пять с половиной лет.

Всем была хороша работа в лаборатории за исключением того, что пропускать рабочие дни без уважительной причины было нельзя. Начальный период работы в лаборатории не требовал умственных усилий. Нужно было уметь работать руками. М. А. Еремеев помогал нам, особенно при монтаже оборудования. Смотрел на наших девочек с жалостью, когда они, не приспособленные к такому виду работ, мучились, завинчивая болты и гайки. Мы им тоже старались помочь. Но избавить их от страха перед высоким напряжением было трудно.

Работа в лаборатории требовала умения работать со стеклом. Часто необходимо было ровно отрезать стеклянную трубку, соединяющую вакуумную колбу с насосом, или сварить вакуумное соединение, используя газовую горелку. Эти простые виды работ мы выполняли сами, сначала под наблюдением лаборанта или самого М. А. Еремеева, а затем и самостоятельно. Однако, вакуумные колбы сложной формы мы выдувать не могли, не могли выполнять другие достаточно сложные стеклодувные работы. Для этого приходилось вызывать профессионала – стеклодува. Заявку иногда приходилось подавать за несколько дней, так как стеклодув был один, а заявок было много. Ждали его с нетерпением. Он был мастером своего дела. Высокий, профессорского вида, в очках, в костюме с галстуком и небольшим чемоданом, похожим на теперешний кейс, он начинал работу с того, что снимал пиджак, вешал его на спинку стула, ослаблял узел галстука и протирал очки. Затем подходил к объекту работ и открывал чемодан, В чемодане было большое число стеклянные трубок различного диаметра, щипцы, горелка и какие-то мелочи. Когда он начинал работать, мы все бросали свои дела и с восхищением смотрели, как из стеклянных трубок с помощью лёгких выдуваются оболочки сложных геометрических форм. Я жалел, что у нас в процессе обучения не было предусмотрено обучение начал стеклодувного дела. Навыки слесарных, токарных и сварочных работ тоже бы не помешали. Работа в мастерских не была предусмотрена учебным планом, несмотря на то, что из нас готовили главным образом исследователей-экспериментаторов.

После того, как вакуумная колба изготовлена и впаяны электроды, необходимо было установить в нее источник ионов, мишень и соединить с откачивающей системой. Откачка воздуха занимала много времени, до десятка часов. Многое зависело от материала электродов, которые при откачивании выделяли газы и тем самым препятствовали сохранению вакуума. Для поглощения газов использовались геттеры. Много хлопот доставляло устранение течи, источниками которой могли быть фланцевые соединения и краны. Требовалось тщательно промазывать соединения специальной замазкой. Эти операции, требующие аккуратности, наши девушки выполняли отлично. Были неприятности и с системой откачки. Форвакуумные насосы были довольно старые и требовали частой профилактики, которую мы производили сами. Труднее дело обстояло с диффузионными насосами, которые предназначались для откачки установки до давления 10-6 мм рт. ст и ниже. Работали они слабо, иногда перегорала спираль нагревателя. Масляных диффузионных вакуумных насосов, было мало, и мы работали в большинстве случаев с ртутными насосами, не думая о вреде ртутных паров. Однажды по какой-то причине у моего ртутного насоса лопнул стеклянный корпус. К счастью он не был в работе. Однако мне пришлось надышаться парами ртути, после чего несколько дней не проходил кашель. Если бы я более серьёзно относился к технике безопасности, то, вероятно, таких последствий могло и не быть.

Нужно отметить, что работать в лаборатории мне было бы легче, особенно в начальный период, если я более внимательно отнесся к курсу, который читал нам Дыньков. Этот курс был аналогичен курсу деталей машин для машиностроителей, но в нём изучались не зубчатые передач, резьбы и винтовые соединения, а детали электровакуумных приборов и элементы вакуумной техники. Курс шёл зачетом, и я ему не уделил должного внимания.

Следует сказать также о преподавании нам предметов на военной кафедре. Там из нас готовили младших техник-лейтенантов запаса по приборам управления зенитной артиллерии. Обучались на военной кафедре только студенты мужского пола, за исключением групп по специальности «ядерная физика», которые были вообще освобождены от военной подготовки. Поскольку первые два года, до перераспределения нас по специальностям, я учился на специальности «ядерная физика», то военное дело я не изучал и после второго курса в военные лагеря не ездил. Учиться на военной кафедре мы начали с третьего курса.

На военной кафедре в институте мы изучали в основном приборы зенитной артиллерии и немного так называемую «материальную часть» (75-мм зенитную пушку). Строевая, огневая подготовка и уставы Вооружённых сил изучались в военных лагерях, на военных сборах. Там же, на местности, нам давались и основы тактической подготовки. Мне нравились занятия, где изучались оптические приборы (артиллерийская буссоль, бинокль, стереотруба, стереодальномер) и их ремонт. На этих занятиях я впервые услышал шутку о том, как прибористы выписывают спирт для смазки «оптических осей». Лекций не было. Все занятия были практические с одной группой студентов. Группы были небольшие, человек десять – пятнадцать. До сих пор помню преподавателя полковника в отставке Слесарева. Изучение ПУАЗО-2 (прибор управления артиллерийским зенитным огнём, модель 2) для меня тоже было интересным. Вероятно, этот интерес был во многом вызван тем, что обучение в институте у нас было, в основном, теоретическое, а здесь изучалось реально ощутимое «железо». Изучая ПУАЗО-2, я познакомился с принципом работы системы автоматического управления, со следящим приводом, с зубчатыми передачами, имеющими сложную форму поверхности передающих звеньев, например, форму кардиоиды. Узнал, как вычисляется точка встречи снаряда с целью при пикировании и кабрировании самолёта. Мне это помогло позже, когда я, окончив Военную инженерную артиллерийскую академию им. Ф. Э. Дзержинского, начал работать над кандидатской диссертацией в области радиовзрывателей зенитной артиллерии.

ПУАЗО-2 с нами изучал бойкий майор невысокого роста (не помню его фамилию), который занятие начал с того, что честно признался в низкой эффективности этого электромеханического полуавтомата. На вооружении был принят уже автомат ПУАЗО-3, построенный частично на электронной элементной базе и использующий вместо стереодальномера радиолокационную станцию орудийной наводки типа СОН. Однако ПУАЗО-3 имело гриф «секретно» и мы к нему были не допущены. Станцию СОН-3 я изучал уже, будучи слушателем артиллерийской академии. Но об этом позже.

После окончания четвёртого курса перед сдачей государственного экзамена на звание младшего техник-лейтенанта запаса по ремонту приборов зенитной артиллерии нас отправили на военные сборы в военный лагерь зенитно-артиллерийского полка, который, который был разбит в Ольгино под Ленинградом. Полк был вооружён 100-мм орудиями с системой ПУАЗО-3. Однако из-за отсутствия допуска к этому вооружению нам о нём ничего на рассказывали. Мы по-прежнему имели дело с залежавшимися в полку старыми ПУАЗО-2. Мы на них работали, причём ПУАЗО было соединено с батареей и вращая ручки управления, мы изменяли положения орудийных стволов.

Нас одели в солдатскую форму «ХБ БУ», что означало «хлопчатобумажная, бывшая в употреблении». Форма состояла из бридж, гимнастёрки, поясного ремня, кирзовых сапог и пилотки со звездочкой. И, конечно, были погоны и портянки. Форма была чистая и если бы не выцветший цвет, её даже можно было принять за новую. Военная форма мне не доставляла неудобств, так как я ещё учась в школе донашивал перешитую отцовскую военную форму, умел заматывать портянки и мог этому научить других.

Наши занятия в лагерях проходили, в основном, на воздухе. Мы не скучали. Мы составляли по численности батарею, и нами командовал курсант артиллерийского училища в звании старшины. Вероятно, он проходил войсковую стажировку. Этот старшина был моложе нас, понимал шутку, был в меру строг и давал нам свободу в пределах части. Чтобы выйти за её пределы, нужно было обращаться к более высокому начальству. Строем под командованием старшины мы проходили по посёлку Ольгино мимо окон зазнобы нашего старшины регулярно, почти каждый вечер. Это было для нас развлечение. Впереди батареи шёл старший, назначенный из наших студентов. Помнится, это был Сидоров. Сбоку строя идет старшина. Слышим его команду «Запевай!». Начинаем петь Сначала строевую советскую песню. Потом «Солдатушки, браво, ребятушки! Где же Ваши жёны? …». «Молодцы!» кричит старшина. Следующая песня «Перепетуя». Тоже проходит, но уже без поощрительного возгласа. Затем «В гареме нежился султан…». Тут звучала команда «Отставить!». Проходило некоторое время и всё начиналось вновь, только в обратном порядке. К воротам части мы приходили со строевой песней. Я должен подчеркнуть, что это происходило в 1952 году, при сталинском режиме, прилюдно. И никто не пострадал за такое, вообще-то говоря, хулиганство в военном строю. Думаю, что при Хрущёве, Брежневе за такое поведение не поздоровилось бы многим, в первую очередь нашему старшине.

После лагерей в институте мы все успешно сдали экзамен на офицера запаса.

В 1948 году комитет комсомола Ленинградского Политехнического института выступил с инициативой в период летних каникул безвозмездно отработать студентам на сельских стройках Ленинградской области. Стройотряды были сформированы летом 1948 года. Это были первые студенческие стройотряды в СССР. Инициатива политехников была поддержана руководством ленинградской партийной организацией и в дальнейшем распространилась не только на высшие учебные заведения Ленинграда, но и на всю страну.

Начав сдавать экзамены за второй семестр и уверенный в успехе, ничего не зная об этой патриотической инициативе, я и Борис Александров на деньги, выделенные нам родителями, приобрели туристические путёвки в Абхазию с желанием пройти по Военно-Сухумской дороге. Однако после окончания первого курса нам был брошен клич «Все на стройку!». При этом время работы на стройке к несчастью совпало с нашим туристским турне. Деньги за путёвки были заплачены. Что делать? Мы были ещё наивными мальчиками, и думали, что стройка это мероприятие добровольное и наша причина уважительная. Но оказалось, что это мероприятие добровольно-принудительное. Отказ поехать был воспринят как нарушение комсомольской дисциплины. Никакие объяснения не принимались во внимание. Никаких уважительных причин! В таком положении очутились не только мы с Борисом. Честно признаюсь, я бы с большим желанием поехал с ребятами поработать на свежем воздухе. Хорошая компания, весело, приобретёшь какие-то навыки, хотя бы грузчика. Но выкупленные путёвки, которые в то время не просто было купить… . Мы с Борисом решили упереться. Но не тут-то было. К счастью дома не было телефона, а то его бы оборвали звонки. Приезжали домой, взывали к комсомольской совести, упрекали в эгоизме и в том, что я личные интересы ставлю выше общественных и всё в таком духе. Родители наблюдали со стороны. Я держался до тех пор, пока не приехала к нам домой Зиночка Троицкая. Когда она стала говорить опять о личном и общественном, я сдался. Бориса мучили меньше, но он из солидарности со мной тоже отказался от поездки на юг. Пошли мы с ним в турбюро (или агентство, я не помню, как эта организация называлась) попытаться сдать путёвки и вернуть деньги. Оказалось, что продать путёвки было очень просто, неофициально, просто с рук. Было очень много желающих. Убедившись, что продать их можно, мы решили поискать тех, кто хотел бы изменить сроки путёвок. К счастью, обмен мы нашли, но начало путёвок было на несколько дней раньше, чем кончалась эта злополучная для нас стройка. Ну, думаем, ничего, уговорим комсомольское начальство, в случае чего, подключим обаятельную Зиночку. В результате нам удалось договориться о том, что со стройки мы уедем раньше.

Наш стройотряд направили в Ложголово строить электростанцию. Начальника отряда я не помню. Прорабом был студент старшего курса гидротехнического факультета, приехавший к нам учиться из Югославии, Милош Павчич. В это время отношения между Советским Союзом и Югославией были испорчены. Часть студентов, обучавшихся у нас, уехала на родину, другая осталась. Наш прораб был, по-видимому, из числа последней.

Стройка началась практически с нулевого цикла. Мы вручную мешали бетон, ставили опалубку и заливали фундамент. Мне досталась довольно тяжёлая работа - таскать жидкий бетон на носилках по мосткам, проложенным над котлованом, и сбрасывал бетон в траншеи. В группу носильщиков входили наиболее крепкие ребята – занимавшийся борьбой Юра Коптев, штангисты –гиревики Сева Звёздкин, Женя Франкевич. Я никаким таким спортом не занимался, но не считал себя физически слабым, хотел как-то компенсировать свой досрочный отъезд со стройки и не уклонился от предложения войти в группу носильщиков. Чаще всего моим напарником был Юра Коптев. Один раз мы с ним установили рекорд по количеству перенесённого бетона, и попали в «Молнию» (так назывались ежедневные написанные мелом на доске сообщения о достижениях строителей). Впоследствии Юра Коптев за свою самоотверженную работу был награждён грамотой.

Работа у всех спорилась. Большинство девочек работало на кухне. Вставали рано, завтракали и обедали на открытом воздухе под построенным нами навесом, а вечером чаще всего собирались в кружок. Не помню, чтобы мы распивали спиртные напитки, употребляли вслух нецензурные слова или ссорились.

Время прошло незаметно. Подошёл наш срок, и мы с Борисом Александровым собрали вещички, простились с товарищами и отправились в путь. Был поздний вечер, темно, до станции километров пять. Пройдя около километра, мы остановили попутный грузовик и водитель, не взяв с нас ни копейки, довёз в кузове до железнодорожного вокзала. Так закончился первый год нашего участия в работе стройотряда. Летом после второго курса я работал на строительстве институтского стадиона. Работа заключалась в установке деревянного забора по периметру отведённого под стадион участка. Стройотряд был сформирован из студентов различных курсов различных факультетов. Площадка для стадиона размещалась вблизи института, и мы ходили на обед в институтскую столовую. Рядом был песчаный карьер, в котором мы купались. Работа была лёгкой и за неё нам даже заплатили. Я, прибавив к заработку стипендию, купил фотоаппарат ФЭД. Тогда это была для студента роскошь.

После третьего года обучения наш курс работал на лесоповале в Карелии. Жили мы в сосновом лесу, в летних домиках. Вероятно, это был незаселённый пионерский лагерь. Прежде, чем допустить к работе, нам рассказали, как положить ствол в выбранное заранее место, удобное для того, чтобы обрубить ветви и зацепить ствол трелёвочным трактором. Удивительно, что за месяц работы никого не придавило Иначе, кроме травм, были бы большие неприятности для начальства, так как мы не были под роспись ознакомлены с правилами техники безопасности. Вместе с нами приехали на работу студентки Ленинградского текстильного института, которые вместе с нашими девочками готовили еду и выполняли работу, не связанную непосредственно с лесоповалом. Студенты работали топором и двуручной пилой. Мешало комарьё. В борьбе с ним я приобрёл вредную привычку, стал курить, чем и занимаюсь до сих пор. К вечеру уставали и заваливались спать.

Субботними вечерами и в воскресенье прогуливались парочками или группами по сосновой роще, сидели у костра, пели песни. Не было никаких выпивок, но тем не менее было весело. Место было прекрасное. Сосновый бор. Хорошая погода. Там я испытал первое романтическое увлечение. Это была приехавшая из Таллина учиться в Ленинградский Текстильный институт эстонка Эра Уйбо. (Как известно, нет пророка в своём отечестве). После отпуска, с началом занятий я погрузился в учёбу, домашних телефона у меня не было, а она жила в общежитии. И Эра осталась до сих пор в моей памяти лишь светлым воспоминанием. Я, вероятно, много терял в жизни оттого, что дело для меня было на первом месте; не мог я тогда найти того часа, которому нужно было отвести «потеху», следуя русской пословице: «Делу время, а потехе - час».

После лесоповала я ещё успел пожить в спортивном институтском лагере, примкнув к команде пловцов, заняв освободившееся место. Плаванием я всегда интересовался и ходил плавать в плавательный бассейн на улице Правды. Это был тогда единственный бассейн в Ленинграде, закрытый, со стоячей, периодически сменяемой водой. Бассейны с проточной водой тогда отсутствовали. Зная моё пристрастие к плаванию, Борис Александров, хороший пловец, и пристроил меня на своё место. В лагере мне не очень понравилось. Было мало студентов с нашего курса. Я помню только Кира Коноплёва.

После четвёртого курса в стройотряде я не работал, так как вместе со всеми кандидатами в офицеры проходил лагерные сборы, о которых писал выше. Когда я сдавал экзамен на офицерское звание, то не думал, что вся дальнейшая моя жизнь будет связана с военной службой.

 

Слушатель Артиллерийской инженерной академии им. Дзержинского

 

Я уже на преддипломной практике. Работает вакуумный диффузионный насос - откачивает воздух из колбы, где будут наблюдаться явления при ударе ионов о поверхность различных металлов. Установка готовится к очередному опыту после смены мишени, которую будут бомбардировать ионы. Самое удобное время для того, чтобы провести кое-какие уточняющие расчеты, обменяться новостями с товарищами и посудачить с девочками, нашими дипломницами. "Любомудров...,Саша", - неожиданно громко раздается голос вбежавшего в лабораторный зал обычно тихого Юры Тубанова, моего соседа по рабочему месту." Нас с тобой вызывают на военную кафедру, пошли!" Я попытался выяснить причины вызова, но Юра ничего не мог объяснить. Мы уже сдали государственный экзамен по военной кафедре, пройдя лагерные сборы.

Идя на военную кафедру, я вспомнил, что отец, преподававший в это время в ленинградском филиале Артиллерийской академии имени Дзержинского (в последующем этот филиал был преобразован в Артиллерийскую командную академию) говорил, что академия им. Дзержинского проводила специальный набор из студентов старших курсов различных институтов на факультет, готовящий военных инженеров по новому виду оружия. Может быть это очередной спецнабор? Оказалось именно так. В кабинете начальника военной кафедры сидело за столом три человека - в центре генерал-лейтенант, по одну сторону от него начальник военной кафедры, по другую - незнакомый мне человек в гражданском. Я представился. Генерал предложил мне сесть. Беседа была недолгой. После нескольких вопросов, касающихся моей биографии, генерал сказал: "Товарищ Любомудров, стране нужны военные специалисты по новой технике. Вам предлагается переход из запаса в кадры Вооруженных сил с присвоением звания техник-лейтенант и зачислением слушателем Артиллерийской академии им. Дзержинского. В академии вы будете учиться три семестра, выпуск в июне 1954 года. При успешном окончании академии вам будет выдан диплом о её окончании, свидетельствующий о получении высшего технического образования, нагрудный знак и присвоено воинское звание «инженер-лейтенант". Человек в гражданском внимательно посмотрел на меня, а генерал после некоторой паузы спросил, есть ли у меня вопросы. Я поинтересовался, в каких областях науки и техники буду специализироваться. Мне ответили, что специализироваться я буду в области радиотехнических систем управления оружием, работать в области разработки и испытаний новой военной техники. Подумайте и (он назвал срок) сообщите о своем решении начальнику военной кафедры.

Я решил дать согласие. Родители не возражали. Много лет спустя, уже в отставке, я случайно узнал от преподавателя, тоже уже отставника, который был в комиссии по отбору кандидатов в академию из студентов-политехников, что отец приезжал в институт и интересовался нашим будущим образованием и службой. Мне об этом родитеди ничего не сказали.

 Через несколько дней после того, как я заявил о своем согласии и прошел медкомиссию, мне вместе с довольно большой группой студентов-политехников различных факультетов института было вручено предписание явиться в академию. Наш отъезд был назначен на утро 3 марта. Рано утром 3 марта я прибыл на Московский вокзал. Состав стоял на каком-то пути вдалеке от тех платформ, куда подаются следующие по расписанию пассажирские поезда. На платформе собралось много народа. Оказалось, что набирают в артиллерийскую академию не только из политехнического института. Здесь были студенты электротехнического института, института авиационного приборостроения и других. Было много провожающих, причем, в большинстве молодежь, в основном студентки.

Стояли шум и веселье. Отъезжающие с осовелыми после прощальной вечеринки глазами стояли в окружении своих сокурсников, которые оттеснили родственников на второй план. Меня провожали друзья и родители. Накануне мы собрались у нас дома на Тверской, чтобы отметить мой отъезд, который явился переломным моментом в моей жизни. Вдруг шум на платформе внезапно стих. В наступившей тишине по всему вокзалу разносились слова диктора, передающего по радио Правительственное сообщение о болезни Сталина. Кто мог тогда знать, что этот день станет переломным не только для нас?

Раздалась команда строиться. Офицеры из военкомата распределили нас по вагонам. Вагоны были третьего класса, плацкартные. Последние минуты прощания: сквозь оконные стекла, машущие руки, бегущие за поездом по платформе юноши и девушки ... и все. Большинство из нас как-то не ощущало расставания, наш взгляд был направлен уже на Москву. Я был доволен: наконец-то я прощаюсь с опекой родителей. Столица, артиллерийская академия, военная форма - все это виделось мне в радужном свете и радовало. Приехали мы в Москву ночью. На платформе нас уже ждали несколько офицеров во главе с подполковником Грызловым. Он нас построил и сразу развел по курсам, которые, как впоследствии выяснилось, были сформированы в соответствии со специальностями и кафедрами, ведущими эти специальности. Посадили в автобусы и повезли в академию. По дороге мы пытались что-либо рассмотреть через окна, но было темно и ничего не было видно. Москва еще спала. В академии нам указали, где оставить вещи и верхнюю одежду, показали, где можно помыться после дороги и привести себя в порядок, повели в буфет на завтрак. Несмотря на раннее время, буфет уже был открыт и мы довольно быстро, хотя нас было довольно много, позавтракали. Правда, ввиду раннего времени, а некоторым, может быть, и с перепоя, есть не хотелось. После завтрака нас одели в полевую офицерскую форму, выдали бушлат и шапку-ушанку. В таком виде мы должны были находиться до того, как нам сошьют офицерскую форму, на заказ которой нас возили в ателье в автобусах. Погоны должны были выдать после принятия военной присяги. А пока с территории академии нас вывозили в автобусе только в баню в составе учебного отделения. С удовлетворением вспоминаю, как все четко было организовано и предусмотрено - нигде не было больших задержек, быт был продуман до мелких деталей, вплоть до того, что каждому была выданы плечики-вешалки для того, чтобы мы могли свою гражданскую одежду повесить и сдать в камеру хранения.

Студенты прибывали в течение нескольких дней. С опозданием приехали Эдик Стеблин и Юра Шмарцев. Ленинградские политехники-физики были размещены вместе с бывшими студентами Ленинградского института авиационного приборостроения, Горьковского радиотехнического и Московских энергетического и авиационного институтов в одном из спортивных залов. Всего около ста человек - курс который составили четыре учебных отделения. специализирующихся по радиотехническим системам управления ракет. Начальником курса был инженер-подполковник Николай Самсонович Лошманов Он был требовательным, справедливым начальником и добрым, скромным человеком. Среднего роста, плотного телосложения, он хотя и не отличался характерной для строевых командиров выправкой и нарочитой щеголеватостью, но был всегда подтянут и аккуратен. С раннего утра до позднего вечера, иногда до отбоя, он был в академии, контролировал самоподготовку (первые два семестра она была для нас обязательна), изучал слушателей, со многими беседовал как в комнате начальников курсов, так и в неофициальной обстановке, в общежитии или в учебных помещениях. Трудности перехода нас от вольной студенческой жизни к регламентированному поведению во многом смягчались благодаря Н. С. Лошманову.

Доброта и отсутствие в ряде случаев необходимой жесткости зачастую приводило к тому, что этим пользовались недобросовестные слушатели, разгильдяи и пьяницы. Пьянство, которым некоторые бывшие студенты злоупотребляли, а особенно, если это имело последствия, выходящие за пределы академии (например, задержание гарнизонным патрулем за нарушение поведения в городе в нетрезвом виде) очень строго наказывалось. При определении меры наказания учитывалось, пил ли молодой бедолага один или в компании, где и при каких обстоятельствах это происходило, как оказался в нетрезвом виде на улице. Тех товарищей, которые оставили его одного в таком состоянии, наказывали не менее жестко, чем непосредственного виновника. Рассказывали, что заместитель начальника академии генерал Третьяков Георгий Михайлович при определении вины нарушителя интересовался тем, что он пил. Если водку с пивом, то наказание могло быть строже, чем если коньяк с шампанским. Были и курьёзные случаи. Это произошло уже после нашего окончания академии со слушателем следующего за нами спецнабора. Политехник, бывший студент энергомашиностроительного факультета, круглый отличник и кандидат на золотую медаль Олег Бородин слегка выпил и, возвращаясь в академию, чтобы не повстречаться с патрулём, решил взять такси. Он пошёл на стоянку, где была очередь. Тогда такси взять было не просто. Заняв очередь и простояв некоторое время, он решил призвать несознательных граждан пропускать без очереди пассажиров с детьми и стал устанавливать их впереди очереди. Остальные, естественно, возмутились. Так как Бородин был непоколебим в своём стремлении к справедливости, то кто-то вызвал милицию, а затем прибыл патруль. Его забрали в комендатуру за нарушение общественного порядка в нетрезвом состоянии, а затем помощник дежурного по академии на машине привёз его в казарму. Генерал Третьяков, отчитывая Олега, заметил ему, что он выиграл от всего этого только в одном - бесплатно воспользовался автотранспортом при возвращении в академию. Закончилось всё это благополучно, разбором на собрании офицеров, который сопровождался смехом.

После каждого происшествия нас всех, все курсы спецнабора, собирали в актовом зале, и начальник спецнабора в красках рассказывал, как происходило дело и какие нам из этого нужно делать для себя выводы. Мне было всегда жалко времени, потраченного на эти бесполезные для меня совещания, и всегда удивляло то, что нарушители, т.е. те, кому в первую очередь нужно было слушать, как себя вести в городе, в большинстве случаев по каким-то причинам на совещаниях отсутствовали.

В первые дни после нашего приезда занятий практически не было. Мы самостоятельно изучали уставы и секретное делопроизводство, по которым должен быть сдан зачет. В это время Москва прощалась со Сталиным. По радио непрерывно звучала музыка Бетховена, Шопена, Чайковского. На улицах бесчисленные плохо управляемые толпы людей. Москвичи и специально приехавшие из других городов люди пытались пробиться к колонному залу Дома Союзов, где лежал гроб с телом И. В. Сталина. Неуправляемые людские потоки, движущиеся с различных направлений, сталкивались в центре, нередко с трагическими последствиями. Милиция и внутренние войска, не имеющие опыта поддержания порядка в таких ситуациях, не справлялись со своими задачами. Были привлечены войска московского гарнизона и военно-учебные заведения. Нам подыскали какие-то старые шинели слушателей с погонами младших офицеров, и мы поутру строем пошли на Пушкинскую площадь стоять в оцеплении. Вместе с милицией и солдатами, держась за руки в две цепи, мы сдерживали напор людей, несущих венки и цветы и умолявших пропустить их к Дому Союзов, до которого, как они говорили "рукой подать". На первые ряды наседали последующие, и сдерживать их было трудно. Нас прижимали к грузовикам, которые перекрыли улицу Горького. Периодически сменяя друг друга, не отлучаясь далеко, мы простояли на Пушкинской целый день, пообедав наскоро в ближайшем кафе рядом с домом "Известий". Впечатлений хватило надолго, до сих пор встают в памяти события того дня. На мой взгляд, то, что происходило тогда на улицах, правдиво описано в романах Г. Николаевой "Битва в пути" и Ю. Бондарева "Тишина". Усталые и возбужденные вернулись мы в академию. На следующий день нас провели в Колонный зал и мы прошли мимо гроба.

Жили мы в академии на казарменном положении. Пять рядов железных кроватей (нам в этот раз повезло - кровати были одноярусные). Подъем в семь утра. Утренний туалет. Заправка коек и выравнивание краев вывернутых на одеяла простыней по шнуру, чему нам научиться было очень трудно, поскольку тогда мы сомневались в пользе этой операции. Неразрешимой для меня, как это ни покажется странным, оказалась проблема чистки сапог. Сапоги нас учили чистить не надетым на ногу, а надетым на руку, чтобы можно было вычистить каблук и задник. Если чистить сапоги до утреннего умывания, то они оказывались забрызганными, и на капельках воды оседала пыль - при утреннем осмотре наверняка получишь замечание от старшины курса. Если же сапоги одевать после умывания, то руки оказывались испачканными в сапожном креме. После мытья рук сапоги вновь оказывались забрызганными. Найти оптимального решения никто из нас на мог. Либо получать замечание от начальства, либо завтракать с грязными руками. Я выбрал последнее. После утреннего туалета мы шли на построение и на завтрак в столовую. Затем - строевые занятия, которые проводились ежедневно по утрам с восьми до девяти в течение почти двух месяцев, до принятия присяги. Занятия в классах начинались с десяти утра, как правило шесть учебных часов. Потом обед, час личного времени, затем самоподготовка до двадцати часов и ужин.

После ужина мы могли проводить время в академии по своему усмотрению. Писали письма, читали, играли в шахматы, забивали козла (в карты играть запрещалось, хотя мы подпольно иногда и расписывали пульку, как в былые студенческие времена). Играли в шахматы и забивали козла в основном холостые и не имеющие невест слушатели. Из бывших физмеховцев таких было большинство. Холостяки писали письма редко, хотя многие получали от знакомых девушек и обменивались с близкими друзьями новостями из Ленинграда. Я как-то получил даже письмо в стихах, на которое решил ответить тоже стихами. Их я написал на лекции по марксизму-ленинизму. По форме они подражали строфам «Евгения Онегина» и выглядели следующим образом:

 

 I

Как на распутье витязь в поле,

Не знаю я, с чего начать,

Не будь тебя, по доброй воле

Не стал стихами б я писать.

Но твой пример – другим наука.

Я не хочу сказать, что скука

Писать стихи, но не тая,

Скажу, что прозы жажду я.

Какое женское коварство

Стихами в письмах говорить,

О развлечениях судить

И дать, как горькое лекарство,

Стихи. Но, рифмы не храня,

Они не тронули меня.

 

Конечно, рад я был немало,

Держа в руках твоё письмо, –

Писать теперь ты редко стала,

Всё было так давным-давно.

Я ждал сердечных излияний,

Доверчивой души признаний,

Но вот, увы, передо мной

Лишь стихотворный образ твой.

Он для меня не так приятен,

Не так он мил и прост, как ты,

Не те знакомые черты,

И виршей слог мне непонятен.

Он для меня и чужд, и нов,

Здесь мало смысла, много слов.

 

Взяв в руки лиру Аполлона

И в жертву скромность принеся,

Ты добралась до Рубикона,

В жизнь целомудрие неся.

Почти как Лермонтов, младая,

Но рифмой и стихом хромая,

Меня предметом избрала

И тем в волненье привела.

Но пусть поэзия – поэтам!

Ты письма шли простые. Пусть

Мои слова не сеют грусть,

Ведь только шутка в шарже этом.

А чем обидел, то прости,

Забудь стихи и не грусти.

 

А в это время мои товарищи Игусь Артемьев и Володя Краскин писали письма Танюше и Хише.

Можно было общаться с родными и знакомыми и по городскому телефону. Он был в коридоре, вблизи нашего жилого помещения. По этому телефону мы могли звонить на московские телефоны бесплатно, могли позвонить и к нам. Могли позвонить мы даже в другой город по купленным талонам (предшественникам нынешних телефонных карт).

Взаимоотношения бывших студентов различных институтов в целом были нормальные, была даже взаимопомощь, особенно внутри учебных отделений. Однако, москвичи отличались некоторым снобизмом. Слушатели ²кучковались² по институтам. Физмеховцы держались друг друга. Мне ближе были Володя Краскин, Игусь Артемьев, Юра Тубанов, а с Эдиком Стеблиным, Юрой Шмарцевым и Колей Лукьяновым мы были друзьями, и эта дружба продолжалась до конца их жизни.

В спортивном зале, где мы жили, москвичи-маиёвцы (призванные из Московского авиационного института) установили собранный ими катушечный магнитофон. В то время этот агрегат размером в тумбочку и массой не менее пятнадцати килограмм был диковинкой. Поэтому во внеучебное время, особенно в воскресенье, звучали старинные русские романсы, голос тогда запрещённого к исполнению Петра Лещенко, джаз и блатные песни. Наши окна выходили на набережную Москвы-реки и музыка была слышна на улице. Никто нам это не запрещал.

Играла и классическая музыка. Коля Обжерин, фанатик этого музыкального жанра, привёз из Ленинграда большое количество пластинок с проигрывателем и слушал симфонии и концерты. Нужно признать, что такая музыка нравилась немногим, и Коля отключал динамик и надевал наушники.

 Поощрялась самодеятельность. На спецнаборе образовался эстрадный ансамбль из нескольких энтузиастов (саксофон, ударник, гитара и рояль). Некоторое время и я приходил в клуб поиграть на рояле. Но вскоре ноты, которые я привез с собой и по неосторожности оставил в клубе, куда-то пропали, свободного времени оставалось мало, и я прекратил свои музыкальные занятия.

Перед новогодними праздниками в актовом зале академии с помощью начальника клуба был организован концерт. Бывшие студенты оказались неплохими чтецами, певцами, фокусниками и танцорами. Среди них оказался даже мим. Вместе со слушателями в концерте участвовали студенты и студентки музыкально-педагогического института им. Гнесиных, с которыми мы установили дружеские отношения и ходили к ним на студенческие вечера.

Большие неудобства, пока мы к этому не привыкли, доставляли нам ограничения, обусловленные режимом секретности. Все учебные дисциплины имели ограничительный гриф, вплоть до "совершенно секретно, особый учет". Каждый из нас имел рабочую папку, опечатываемую личной печатью и сдаваемую после занятий на специальный склад. Исключением являлись общественно-политические дисциплины. В преддверии госээкзамена по философии нас, по-видимому, решили поднатаскать. Мне на лекциях по общественно-политическим дисциплинам делать было нечего. То же самое, даже в большем объеме, мы проходили в институте. Хорошо помню лекции по истории партии профессора В. М. Кадачигова и лекции по философии, которые читала совершенно слепая женщина (к сожалению не помню её фамилию), которую на лекцию провожал сотрудник кафедры.

Подавляющая часть учебного времени была отведена специальным предметам. Дисциплины оперативно-тактического цикла вообще отсутствовали. Из военных дисциплин (кроме, естественно, общевоинских уставов) у нас были небольшие курсы по мобилизационной подготовке и по военной администрации, которые заканчивались зачетом без оценки. Отсутствие в нашем учебном плане оперативно-тактических дисциплин, вероятно, объяснялось тем, что дальнобойные баллистические ракеты, по которым мы специализировались, в то время только начинали осваиваться в войсках, при этом главное внимание уделялось техническим вопросам, а о боевом применении было говорить преждевременно.

Сейчас, спустя более сорока лет, имея опыт подготовки военных инженеров и неоднократно участвуя в составлении учебных планов, я могу утверждать, что учебный план подготовки из нас в течение трех семестров специалистов по радиотехническим системам управления ракет в части инженерного образования был хорошо продуман. Я не могу назвать ни одной дисциплины, которая была бы мне не нужна в моей работе после окончания академии. С этим согласны и многие наши выпускники спецнабора независимо от особенностей службы и характера выполнявшихся служебных обязанностей. Учебный план и программы учебных дисциплин учитывали нашу институтскую подготовку, давали возможность довести эту подготовку, которая у студентов разных вузов даже одной специальности имела свою специфику, по крайней мере, до одного уровня. Так, например, студенты Московских авиационного и энергетического институтов лучше знали технику СВЧ, чем многие из нас, учившихся на физико-механическом факультете Ленинградского политехнического института. В то же время, у нас были более глубокие знания по математике и теоретической физике. Поэтому вопросы теории полета, теории автоматического управления, внешней баллистики для нас на представляли особой сложности и главное внимание мы уделяли радиолокации. Нам, которые в институте специализировались по технической радиоэлектронике, с трудом давалась радиотехника и импульсная техника. Помогал в ней разбираться Володя Краскин, который в институте учился по специальности «радиофизика».

В учебном плане было удачно распределено время между теоретическим и практическим обучением (что, на мой взгляд, нельзя сказать об институтском учебном плане, где преобладала теория). Было предусмотрено проведение производственной практики на заводе, конструкторской практики в научно-исследовательском институте и полигонной практики. Много было практических занятий на технике. Специальные дисциплины условно можно было разделить на три направления: радиотехнические системы управления ракет, автономные системы управления ракет и ракетная техника. Дисциплины по всем этим направлениям читались параллельно, внутри каждого направления была выдержана последовательность - от теории к практике. Как я уже говорил, практической подготовке уделялось большое внимание. Курсы радиотехнического направления включали радиолокационную технику, изучение станции орудийной наводки ( СОН-3.) и системы боковой радиокоррекции ( БРК )траектории полёта ракеты.

Изучавшаяся нами ракета 8А11 была первой боевой дальнобойной баллистической ракетой с автономной системой управления, созданной в Советском Союзе и имевшей своим прототипом известную немецкую ракету Фау-2. Потом мы ознакомились и со следующим типом дальнобойной баллистической управляемой ракеты 8Ж38. Определённые трудности мы испытывали при изучении электрических схем систем управления ракет. Много плакатов и схем. Причем, схемы однолинейные, содержащие большое количество электромагнитных реле, самоблокирующихся, блокирующихся другими реле и реле, блокирующие какие-то еще реле... . И все это соединено не двумя линиями, а всего одной. Для меня это было сложно, а вначале и непривычно. Нас на физмехе приучили к академичности, к освоению фундаментальных знаний. К изучению электрических схем такого вида (близкого к монтажным) мы не были подготовлены. По моему наблюдению эти трудности возникли не только у выпускников физико-механического факультета ЛПИ. Это понимали преподаватели. С юмором, приветливо и доброжелательно они старались разнообразить и оживить сухой язык описания, связывая работу узлов и блоков с теорией, давая нам разрядку, рассказывая курьезные случаи из практики технического обслуживания системы управления,

Практические занятия по изучению системы управления ракеты проводили молодые преподаватели, которые менялись довольно часто - по одному блоку один, по другому другой. Изучение состояло в запоминании (а потом, на самоподготовке в зазубривании) какой сигнал от какого к какому реле или к какому исполнительному устройству идет, какое из них срабатывает и что при этом происходит. Предела совершенства знания схемы достигал тот, который, став спиной к ней, мог безошибочно ответить на вопрос, какие цепи сработают, а какие нет при выходе из строя или при срабатывании такого-то реле. К сожалению, я при всем старании (да и не только я) в число таких счастливчиков так попасть и не смог. Следует сказать, что преподаватели особенно не настаивали на таком уровне знаний, вполне удовлетворяясь ответом с использованием схемы.

Занятия по ракетной технике, как я условно назвал это направление нашей подготовки, включало изучение внешней баллистики и теории полета управляемых баллистических ракет, теории стрельбы, основ устройства и конструкции ракет. Для меня все это было ново и очень интересно. Особенно конструкции и устройство различных типов ракет. Это были легендарные " Катюши " ( БМ 13 ) и БМ 20 , немецкий " самолет-снаряд " (крылатая ракета ) ФАУ-1, зенитные ракеты " Вассерфаль", "Баттерфляй ", «Рейнтохтер» и другие. Главное место здесь занимала баллистическая дальнобойная ракета 8А11. И если с остальными ракетами мы по существу только знакомились, то эту мы изучали во всех подробностях. Конечно, не так, как специалисты по двигателям и конструкции, но достаточно глубоко, с теоретическими обоснованиями. Ракетные установки были размещены в цокольном этаже академии, в специально оборудованных для этого учебных залах. Образец ракеты 8А11 в натуральную величину лежал на тележке, в каждом из отсеков имелись вырезы в корпусе. По стенам были размещены отдельные узлы и блоки, тоже с вырезами и разрезами. Кроме того, были еще выделены специальные классы для практического изучения двигательной установки с турбонасосным агрегатом и системы управления. Наглядность обучения, неограниченная возможность как на занятиях, так и в часы самоподготовки все " пощупать " своими руками позволяло нам довольно быстро осваивать конструкцию. Вспоминая сейчас оборудование учебных классов, большое количество наглядных пособий, плакатов, разрезных макетов поражаешься тому колоссальному объему работы, которая была выполнена лабораториями. Всё это было сделано к началу нашего обучения, за несколько месяцев.

Занятия по изучению ракет проходили на материальной части. Эти занятия нельзя было назвать лекцией, но это не являлось и практическим занятием. В начале занятия давалось немного теории, затем мы подходили к ракете, и преподаватель показывал нам как устроен тот или иной узел, затем мы сами изучали его устройство. Вход в ту часть цокольного этажа, где размещалась материальная часть и проходили занятия по изучению техники, разрешался только по специальным пропускам или спискам. Контролерами в порядке внутренней службы иногда назначались слушатели нашего факультета, в основном, из спецнабора. Помню, и мне довелось стоять на контроле. Нам была установлена форма одежды в мундире с шашкой. Тогда шашка была принадлежностью парадной формы, и полагались еще шпоры, но от ношения шпор контролеры были освобождены. Участвующие в парадах на Красной площади (а их тогда было два в году - на майские и ноябрьские праздники) рассказывали, что шпоры доставляли немало хлопот. На них наступали шедшие в задних шеренгах, сбивали шаг и отрывали шпоры. После каждого парада при уборке площади собирали немало этих архаичных принадлежностей офицерского парадного обмундирования. К счастью, я участвовал в парадах, когда уже ни шпор, ни шашек не было.

Стоять и проверять пропуска до тех пор, пока тебя сменят, без привычки было утомительно, тем более в мундире, который плотно облегал фигуру. Спасало то, что к жесткому стоячему воротнику и высоким сапогам мы уже привыкли, т. к. для слушателей на занятиях была определена форма одежды – китель и бриджи в сапоги. Брюки ²навыпуск " мы шили на свои средства и щеголяли в них только в городе.

Занятия по курсу «теории стрельбы», который включал и теорию вероятностей, вёл подполковник Н. П. Бусленко[16]. Помню первую лекцию. Вошел молодой высокий брюнет с орлиным взглядом черных глаз, с отличной строевой выправкой. Мы обратили внимание на несколько орденских полос на груди, начинавшиеся с ордена Боевого Красного Знамени. Многие преподаватели, проводившие у нас занятия, были фронтовиками, боевыми офицерами, но такого количества наград мы до этого у наших преподавателей еще не встречали. Николай Пантелеймонович Бусленко окончил академию всего год назад. Впоследствии он стал начальником одного из крупных научно-исследовательских институтов Министерства обороны, известным ученым в области теории сложных систем, членом-корреспондентом Академии наук СССР. Курс теории стрельбы был по объему относительно невелик, лекций было немного и изучить курс большинству из нас, физмеховцев, изучавшим до зачисления в академию теорию вероятностей в курсе статистической физики, было нетрудно. Много времени занимали задания по расчету траекторий, которые мы выполняли, пользуясь электромеханическими вычислительными машинами " Рейнметалл " ( электронных тогда еще не было и в помине).

Первый семестр прошел в напряженной работе, в состоянии адаптации нас к новым условиям жизни и учебы. После принятия присяги в мае нам разрешили в свободное от занятий и от самоподготовки время выходить в город, поставив об этом в известность командира учебного отделения. В основном это были свободные от учёбы дни - воскресенья. Мы обычно группами из нескольких человек ходили по Москве, знакомились с городом, посещали музеи и театры. Игусь Артемьев увлекался фотографией, брал с собой фотоаппарат и фотографировал. Снимал нас он и в академии за разными видами занятий. Для обработки фотоплёнки и печати он отвёл себе в казарме уголок и вечером, после отбоя, получал отличные фотоснимки. Некоторые из них он дарил нам.

На майские, ноябрьские праздники и на новый год желающим, хорошо успевающим слушателям давали отпуск для поездки домой. Я этим постоянно пользовался и ездил в Ленинград.

Заканчивался первый семестр нашего обучения в академии. Начинались зачеты. На носу четыре экзамена. Сдав очередной зачет, как сейчас помню, это было в пятницу 26 июня, мы небольшой группой пошли прогуляться по тогда еще не очень знакомой Москве и, гуляя по городу, вышли на Садовое кольцо в районе Петровки. В это время по середине Садового кольца на довольно большой скорости прошла колонна танков. Мы очень удивились. Появление танков на улицах Москвы означало, что случилось, или должно случиться, что-то необычное. Через несколько дней всё выяснилось.

Перед завтраком нас построили в большом спортивном зале, и заместитель по политической части факультета объявил, что арестован Берия как враг народа. На нас, молодых и неискушенных в политике, это не произвело особого впечатления. Мы мало задумывались над тем, что где-то за кремлевскими стенами может идти ожесточенная борьба за власть, и чем все это может кончиться.

Семестрового экзамена по общественным наукам у нас не было и нам не нужно было давать спущенных сверху политических оценок. Экзамены были только по техническим дисциплинам. Все они были с грифом " совершенно секретно " и поэтому мы вынуждены были часть времени, отведенного на подготовку к экзаменам, заниматься в специальных классах, штудируя лекции и технические описания образцов вооружения. Вместе с тем общенаучные и общетехнические вопросы, на которых базировались специальные предметы, мы изучали по открытой литературе, занимаясь в читальном зале, не связываясь тем самым с секретной литературой.

После сдачи экзаменов за первый семестр нас направили на полигонную практику в Капустин Яр. Кроме руководителей практики, с нами поехал начальник факультета генерал-лейтенант артиллерии А. И. Нестеренко. На практике мы изучали организацию испытаний и проведение траекторных измерений с помощью кинотеодолитов и телеметрической аппаратуры. Нас также познакомили с системой боковой радиокоррекции. В заключение нам показали пуск ракеты 8Ж38. Пуск состоялся ранним утром и после неимоверной дневной жары, которую мы переносили одетые в гимнастерки и бриджи в сапоги летней формы " хб ", нам показалось утро холодным. Был конец августа. От старта мы находились на расстоянии более полукилометра, но вокруг нас была степь и было все хорошо видно. Взметнулось пламя, позже до нас дошел звук рева двигателей, ракета медленно поднялась вертикально вверх, выходя из пылевого столба, покачалась и на несколько мгновений зависла в воздухе. Казалось она вот-вот упадет, но через мгновение стала разворачиваться по курсу и стремительно ушла в высоту. Впечатление было большое. Близко к такому я испытал лет около десяти спустя, когда впервые увидел воздушный ядерный взрыв, участвуя в испытаниях ядерного оружия на полигоне под Семипалатинском.

После отпуска, который я провел в Ленинграде, вновь началась учеба. Разместили на этот раз наш курс в сравнительно небольшом классе, куда мы сами перетащили и установили двухъярусные железные кровати. Уплотнили нас вследствие того, что в августе был произведен новый большой спецнабор из студентов. Стало гораздо теснее, чем было в первом семестре, хотя москвичам разрешили жить дома.

Наш режим стал мягче, нам разрешалось после занятий вне часов самоподготовки (а с разрешения старшины курса и в часы самоподготовки) уходить из академии с условием, чтобы к отбою мы были на месте. Освоившись со своим положением, мы почувствовали себя в состоянии одолеть академический курс и некоторые из нас по предложению преподавателей занялись даже научно-исследовательской работой. Исследовать точность стрельбы баллистической ракетой с системой бортовой радиокоррекции (БРК) предложил мне Н. П. Бусленко. Особенность заключалась в том, что применение БРК уменьшало рассеивание ракеты по боковому направлению, при этом рассеивание по дальности оставалось тем же. Я произвел кое-какие теоретические расчеты и рассчитал численный пример. Работа, как я сейчас понимаю, была не Бог весть что, но Николаю Пантелеймоновичу она, видимо, понравилась. Я это сужу по тому, что позже, перед окончанием академии, он предложил мне поступить на кафедру теории стрельбы в адъюнктуру. Однако, вежливо отказавшись, я отдал предпочтение предложению поступить в адъюнктуру на кафедру атомного оружия, как более близкую мне по профилю подготовки в институте, о чем не жалею. Теория стрельбы управляемыми баллистическими ракетами в то время еще была во многом не разработана, и было много интересных задач, о которых с увлечением рассказывал нам Н. П. Бусленко. Однако привязанность к физике во мне взяла верх.

 В конце второго семестра я с Юрой Шмарцевым решили пойти на кафедру систем управления посоветоваться, стоит ли нам заняться исследованием возможностей применения полупроводников в бортовых приборах ракет. Тогда транзисторная техника только начинала развиваться, а применение полупроводников в системе управления ограничивалось практически только использованием полупроводниковых диодов. Нас поддержали, дали руководителя адъюнкта майора Назарова Б.[17] И. и мы начали работать. Свободного времени было немного, но нам удавалось после занятий заниматься в Государственной публичной научно-технической библиотеке, которая тогда располагалась рядом с академией в Китайгородском проезде (там теперь какой-то банк). Научно-исследовательской работе способствовало также то, что некоторым из нас, в том числе и мне со Шмарцевым, разрешили жить вне академии и освободили от обязательной самоподготовки. Я снимал комнату вместе с Колей Лукьяновым в Замоскворечье, недалеко от академии, на Новокузнецкой улице до тех пока Коля после лёгкой выпивки не заснул в метро и его задержали. Он вёл себя спокойно, не буянил. Поэтому никаих взысканий наложено не было, Но жить в городе ему запретили.

Наша научная работа закончилась в мае, незадолго до государственного экзамена, написанием небольшого отчета и выступлением на научно-технической конференции слушателей. Мы даже попали в поощрительный приказ начальника академии и были награждены грамотами. Занимаясь научной работой, мы с Юрой поддерживали научные контакты с Леонтием Николаевичем Добрецовым. Нам предложили выполнить дипломные работы, их защитить и получить диплом об окончании института с квалификацией «инженер-исследователь в области радиофизики». Для этого нужно было получить разрешение высокого начальства. На наше обращение был получен отказ. Объяснили это тем, что по одним и тем оценкам приложения к диплому нельзя получить два образования.

Свободное время на последнем году обучения в академии мы проводили, сочетая полезное с приятным. По воскресеньям ходили в музеи и театры, ездили по памятным местам Подмосковья. Любили вкусно пообедать в ресторане, чаще всего в относительно недорогом ресторане «Балчуг», недалеко от академии. Ведь мы были лишены пищи домашнего приготовления. Денежное довольствие лейтенанта тогда это позволяло. В рестораны нам ходить не запрещалось, за исключением интуристовских, таких, как "Метрополь", ²Националь", "Арагви", которые обслуживали туристов, журналистов и других представителей зарубежных государств. Если в таких ресторанах появлялся офицер в форме, перед ним вежливо извинялись и говорили, что свободных мест нет - все уже заказаны заранее. Иногда об этом предупреждал стоящий у входа швейцар. В дополнение к этому попытка посещения иногда становилась известной органам КГБ. Это испытал на себе один из наших слушателей, отделавшись предупреждением сотрудника аппарата особого уполномоченного КГБ при нашей академии. Когда были деньги, и хотелось посидеть, послушать хороший джаз и потанцевать, мы шли в ресторан " Аврора ". Он тогда размещался в Рахмановском переулке между Петровкой и Неглинной. Сейчас там, кажется, ресторан "Будапешт". Там играл джаз - оркестр под управлением ударника венгра Лаци Олаха. В то время джаз только выходил из подполья, концертов с джазовыми программами практически не было, за исключением концертов в заштатных клубах, и мы наслаждались синкопами и импровизацией классических джазовых мелодий наших и зарубежных композиторов.

Заходили и в пивные залы выпить пиво с раками и поесть сосиски. Для этого мы чаше всего выбирали пивной зал на площади Дзержинского (теперь Лубянка), который помещался в подвале дома, стоящего на месте ныне возвышающегося универмага " Детский Мир ". Дом был, кажется, трехэтажный, в нем был ещё дореволюционный ресторан "Иртыш". Пивные залы были достопримечательностью Москвы. Большое, во весь подвальный этаж помещение. Потолок с арками. Деревянные столы и скамьи. Большие из толстого граненого стекла пивные кружки. И все курят так, что видно только сидящих за соседними столиками. Никакого сквернословия. Чисто. Все чинно, благородно и вполне прилично. Обслуживали только мужчины. К нам, лейтенантам, несмотря на нашу молодость, относились очень внимательно.

Бывали мы также в кафе, наслаждались вкусной едой, сопровождающейся иногда не совсем умеренной выпивкой. Из всех знакомых нам кафе больше всего нравились кафе ²Арарат" на Неглинной, напротив Малого театра (теперь там даже и дома этого нет), и кафе " Марс " в начале Тверской рядом с театром Ермоловой. "Арарат" нам нравился своей вкусной восточной едой, а кафе "Марс" уютом. В "Марсе" мы часто видели кутящих известных актеров. Достопримечательностью этого заведения был швейцар, полный Георгиевский кавалер (тогда уже не преследовалось ношение солдатских Георгиевских крестов), который был то ли швейцаром, то ли официантом "Марса" еще тогда, когда в этом кафе бывал Сергей Есенин. Чтобы доставить приятное этому старику, нужно было завести разговор о Есенине.

В самом конце 1953 года открыли Кремль для проведения новогодних елок и новогодних вечеров. Билеты распределялись бесплатно по детским садам, школам, техникумам и высшим учебным заведениям. Мне повезло - вручили билет на один из этих вечеров. Была возможность осмотреть все кремлевские достопримечательности - соборы, Царь-пушку и Царь-колокол, внутренние дворцовые помещения, в том числе Грановитую палату, Святые сени, Георгиевский и Владимирский залы. Впоследствии я неоднократно бывал здесь на приемах, устраиваемых по случаю выпуска военных академий, на некоторых мероприятиях союзного масштаба, при вручении премии Совета Министров СССР и всегда испытывал особое чувство, переносящее меня в далекие времена истории Русского государства. Каждый раз, бывая в Георгиевском зале, я обходил его стены, на которых были выбиты фамилии георгиевских кавалеров, в том числе и моего прадеда.

Вечер в Кремле состоял из концерта и танцев. Была организована продажа сувениров, был буфет с бутербродами, пирожными и шампанским. Танцевали в Георгиевском зале. В Святых сенях сидел знакомый мне оркестр Лаци Олаха. Тогда это мне не казалось, мягко говоря, неуважением к национальным памятникам.

Обучение в академии заканчивалось. Предстояло защитить курсовой проект, сдать экзамены и зачеты за последний семестр и один государственный экзамен по специальности. Экзамен по общественным наукам был отменен, чему мы были, естественно, рады. Жалели лишь потраченное время на лекции, семинары и конспектирование. Правда, мне это немного пригодилось при подготовке к вступительному экзамену в адъюнктуру. Госэкзамен мы сдавали комиссии в торжественной обстановке. Не такой, какая изображена на картине, где Пушкин читает Державину свое стихотворение, но все же торжественной. Мы были одеты в парадную форму. В конце мая в ней было довольно жарко и плотное прилегание одежды к телу создавало определенные неудобства, мешающие обдумывать ответы. Катившийся со лба пот и мокрая спина далеко не всегда свидетельствовали о слабых знаниях. Но мы были уже приспособлены к любой обстановке.

 После успешной сдачи экзамена нам опять в торжественной обстановке и опять в мундирах маршал артиллерии М. Н. Чистяков в присутствии командования академии вручал дипломы и академические знаки. У нас, радистов, в дипломах было написано, что мы в 1954 году окончили "полный курс академии по специальности радиотехнические приборы", "решением Государственной экзаменационной комиссии присвоена квалификация артиллерийский инженер-механик". Меня несколько удивило сочетание специальности радиста и квалификации механика и я даже поинтересовался, почему такое несоответствие. Оказалось, что выпускникам факультета реактивного вооружения, всем, без различия специальности, присваивается такая квалификация. Кто-то в былое время так решил, когда еще факультет радистов не выпускал.

Еще до вручения дипломов, но после государственного экзамена нам объявили назначения. Многие из нас были отправлены служить на полигон в Капустин Яр. Были назначения также в военные представительства и в арсеналы. Меня прикомандировали к академии для сдачи вступительных экзаменов в адъюнктуру на кафедру атомного оружия. Из нашего спецнабора февраля 1953 года таких оказалось около десяти человек, в том числе и Коля Лукьянов. Кроме того, некоторая часть наших выпускников была оставлена в академии на должностях инженеров учебных лабораторий. Юра Шмарцев был назначен в Болшево, в НИИ-4, младшим научным сотрудником.

Всем окончившим после вступления в должность было присвоено воинское звание "старший инженер-лейтенант" за исключением тех, кто был оставлен в адъюнктуру. Им присвоили звание "инженер-лейтенант", поскольку адъюнктура считалась продолжением учебы. Так первый раз я почувствовал, что наука требует жертв, проходив ²артиллерийским подпоручиком " до тех пор, пока после назначения меня преподавателем и прохождения испытательного срока не послали представление на очередное воинское звание.

Я получил хорошее образование. Счастливое сочетание фундаментального образования, полученного в институте, с прикладными теоретическими и практическими знаниями, полученными в академии, непрерывное обучение в течение шести лет позволили добиться многим выпускникам спецнабора значительных успехов в своей служебной деятельности, среди которых немало тех, кто занимал высокие должности в управлениях, на полигонах и в научно-исследовательских институтах, имеет ученые степени кандидатов и докторов наук, государственные награды и премии, почетные звания.

 

В адъюнктуре академии

 

Получив дипломы об окончании академии, мы с Колей Лукьяновым стали готовиться к вступительным экзаменам в адъюнктуру. Меня брали на кафедру атомного оружия (тогда ядерное оружие называлось атомным). Колю на кафедру физики. Мне нужно было сдать три экзамена: по специальности, истории КПСС и английскому языку. По специальности мне нужно было сдавать физику ядерного взрыва. Программа этой дисциплины включала главным образом атомную и ядерную физику, а также физику ударных волн и законы излучения абсолютно чёрного тела. Всё это, кроме ударных волн, я уже изучал. Требуемый объём знаний по этим вопросам не превышал институтского. В помощь поступающим в адъюнктуру по истории партии и английскому языку проводились занятия. На подготовку было отведено около месяца. В течение этого времени мы считались прикомандированными к академии.

Я по-прежнему снимал девятиметровую комнату на шестом этаже под крышей на Пятницкой улице. Юра Шмарцев снимал комнату в Лаврушинском переулке, недалеко от Третьяковской галереи, и ездил на электричке ежедневно в Болшево, в свой НИИ-4. Вскоре он перешёл работать в НИИ-5, которым руководил академик адмирал А. И. Берг. Стеблин женился и уехал в Капустин Яр. Коля Лукьянов переехал жить ко мне.

Готовились мы в домашних условиях. Погода была солнечная, и мы вылезали через чердак на крышу, раздевались и открывали книжки. Так можно было готовиться по истории КПСС и частично по специальности. При подготовке по языку требовались пишущий инструмент и бумага. На крыше писать было неудобно, а в комнате мы оба с трудом помещались. Поэтому по языку готовились в академии, где нам были выделены на кафедрах рабочие места. В отличие от Лукьянова, у которого была хорошо развита зрительная память, мне для твёрдого запоминания необходимо было кратко записывать содержание изучаемого материала.

Экзамены мы сдали успешно, конкурса на эти кафедры не было и мы были зачислены в адъюнктуру. С первого сентября 1954 года мы приступили к исполнению своих служебных обязанностей.

За первый год обучения в адъюнктуре я должен был сдать кандидатский минимум и подготовить реферат по теме диссертации. Кандидатский минимум в то время включал экзамены по четырём программам: специальная дисциплина (для меня теоретические основы действия атомного оружия), смежная дисциплина (для меня атомная и ядерная физика в объёме, превышающем программу вступительного экзамена), философия и иностранный язык (английский). Необходимо было сдать также несколько зачётов. План первого года обучения я выполнил легко, получив по всем дисциплинам отличные оценки. Следует отметить, что кафедра атомного оружия, как кафедра недавно образованная и испытывающая недостаток в военных специалистах по ядерному оружию, находилась под особым вниманием заместителя начальника академии по научной и учебной работе генерала Григория Михайловича Третьякова. Он был крупным специалистом по боеприпасам артиллерии и видел будущее кафедры атомного оружия как кафедры ядерных боеприпасов. В академии, да и во всех вооружённых силах тогда было мало специалистов по этому новому мощному виду оружия. Поэтому кафедра нуждалась в преподавательских кадрах. По-видимому, поэтому генерал Третьяков присутствовал на трёх моих экзаменах (кроме иностранного языка), изучая меня как возможного кандидата на преподавательскую должность. Мне давали на подготовку около часа, по специальной и смежной дисциплине не ограничивали в пользовании литературой. Когда я был готов к ответу, звонили Третьякову, и он приходил.

В середине первого года обучения в адъюнктуре встал вопрос о выборе темы диссертации. Предложили исследовать аномалию распространения ударной волны вблизи запылённой поверхности, прогретой световым излучением ядерного взрыва. Я начал подбирать материал, консультироваться со специалистами, работающими на кафедре порохов и взрывчатых веществ, одной из старейших кафедр академии. Тема у меня вызывала сомнения. К сожалению, назначенный мне руководитель работал по несколько другому научному направлению. Но мне повезло. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Перед началом 1955/56 учебного года кафедру атомного оружия расформировали. Часть личного состава была переведена на кафедру боеприпасов, остальные ушли на другие кафедры. Этому были причины.

Подготовка в академии офицеров по вопросам, связанным с ядерным оружием, началась в академии в конце 1953 года. Её необходимость вытекала из того, что начавшаяся ещё в конце 2-ой мировой войны революция в военном деле привела в начале 45-ых годов к появлению в армиях ряда зарубежных стран (США, Англия), а также и в Вооруженных силах Советского Союза нового, особо мощного ракетно-ядерного оружия.

Если военно-технические аспекты реактивного принципа движения изучались уже давно, а с 1945 года в академии готовились специалисты на факультете реактивного вооружения, то по атомному оружию, разработка которого велась в условиях глубокой секретности, подавляющая часть постоянного, а тем более переменного (слушательского) состава к этому времени практически ничего не знала. А между тем, атомное (ядерное) оружие стало фактом, и его наличие с неизбежностью вело к коренным переменам в состоянии всего военного дела. В то же время соответствующими службами Министерства обороны на основе проведённых научных исследований, полигонных испытаний и войсковых учений был отработан ряд руководящих оперативно-тактических и технических документов (наставлений, руководств службы), освещавших в необходимом для войск объёме комплекс вопросов, связанных с атомным оружием (физические основы устройства и действия атомного оружия, боевые действия войск в условиях его применения, противоатомная защита). Изучение этих документов личным составом всех видов Вооруженных сил и родов войск в сложившейся обстановке составляло одну из наиболее важных задач боевой подготовки. Для выполнения этой задачи, а также для проведения в последующем систематической научной и учебной работы в военных академиях и в высших военных училищах по приказу Министра обороны создавались кафедры атомного оружия, получившие одинаковый номер - "№ 6", соответствующий номеру Центрального управления МО, руководившего разработкой этих документов. В нашей академии кафедра атомного оружия была создана и укомплектована личным составом в середине ноября 1953 года, а с 21 ноября 1953 года она начала, в соответствии с приказом начальника академии, свою работу.

К началу 1955 года кафедра в основном выполнила поставленные перед нею задачи. Весь постоянный состав и слушатели старших курсов были ознакомлены с кругом вопросов, предусмотренных соответствующей программой. Учитывая сравнительно небольшой объём курса и малочисленность состава кафедры, командование академии не сочло возможным сохранять её как самостоятельную единицу. В 1955/56 учебном году кадры кафедры и курс были переданы на кафедру боеприпасов и другие кафедры академии.

Таким образом, я оказался на кафедре боеприпасов артиллерии. Вероятно, генерал Третьяков не хотел выпускать меня из своего поля зрения. В связи с таким моим переходом было предложено изменить направление моих исследований, причём, довольно круто, от ударных волн к радиолокационным взрывателям.

1955 год. Я адъюнкт, теперь уже кафедры боеприпасов артиллерии, Артиллерийской инженерной академии имени Ф. Э. Дзержинского. Мое научное направление определено - радиолокационные взрыватели. Нужно выбрать тему диссертации и мне посоветовали проконсультироваться у заведующего кафедрой радиотехники профессора Николая Николаевича Миролюбова. Николай Николаевич был крупным специалистом в области теории проектирования и разработки радиолокационных взрывателей. Он был начальником теоретического отдела научно-исследовательского института, занимающегося разработкой радиовзрывателей. Им была создана теория функционирования радиовзрывателей автодинного типа, работающих на эффекте Допплера (так называемые допплеровские радиовзрыватели)

Испросив заблаговременно разрешение, я вошел в кабинет Николая Николаевича. За столом сидел сухощавый человек с умными живыми глазами и приветливым взглядом. Он, несмотря на громадную разницу в нашем возрасте и положении, вышел из-за письменного стола, пожал руку и предложил сесть. Держался он очень просто, без тени превосходства, и я, вначале смущавшийся, перестал чувствовать себя скованным.

Цель моего прихода была Николаю Николаевичу известна, и он первым делом поинтересовался, что я знаю о радиолокационных взрывателях. Я честно признался, что все мои познания в этой области ограничиваются учебным пособием «Радиолокационные взрыватели», которое было написано Николаем Николаевичем и издано академией. Надо сказать, что, несмотря на небольшой объем, эта книга охватывала практически все вопросы теории радиовзрывателей автодинного типа и позволяла после ее изучения более или менее свободно ориентироваться в этой проблеме.

Состоявшимся разговором, явившимся, по существу, знакомством с моей фундаментальной физико-математической подготовкой и подготовленностью к научной работе, он, по-видимому, остался удовлетворен. В заключение нашей беседы Николай Николаевич предложил мне тему диссертации - помехоустойчивость радиовзрывателей зенитной артиллерии в условиях действия шумовых помех. Затем Николай Николаевич поинтересовался, где я учился до академии и, узнав, что я был студентом физико-механического факультета Ленинградского политехнического института, улыбаясь, сказал: «А я выпускник физико-механического факультета первого выпуска. Нас было всего шесть человек». В разговоре также выяснилось, что мой отец и Николай Николаевич земляки, оба родом из Рыбинского уезда, оба учились в одной и той же Рыбинской гимназии, правда, в различное время.

Николай Николаевич Миролюбов родился в Рыбинске 27 января (н. ст.) 1902 года. В трудные послереволюционные годы он еще до окончания советской школы II ступени, в которую была преобразована гимназия, совмещал учебу с работой счетовода аптеки, а затем, после окончания школы, совмещал учебу в Рыбинском механическом техникуме с работой конторщика Лесозаготовительного завода. Во время учебы молодой Николай Миролюбов проявил склонность к естественным наукам, особенно, к физико-математическим, и осенью 1920 года, приехав в Петроград, поступил в Политехнический институт (ныне Санкт-Петербургский государственный технический университет). Он учился на физико-механическом факультете у таких выдающихся ученых-физиков, как А. Ф. Иоффе, Н. Н. Семенов, В. В. Скобельцын, А. А. Чернышев, М. В. Кирпичев, Я. И. Френкель. С ним в одной группе учились будущие академики Ю. Б. Харитон, В. Н. Кондратьев, А. Ф. Вальтер.

Я был очень рад, что Н.Н. Миролюбов согласился быть моим научным руководителем, и доволен темой диссертации. Она была мне гораздо ближе, чем ударные волны. По образованию я был электронщик, но никак не механик. Поскольку теперь специализировался по боеприпасам, то вынужден был сдавать дополнительные кандидатские экзамены: основная специальность «боеприпасы артиллерии», смежная специальность «взрыватели артиллерийских снарядов». Кроме того, мне нужно было сдать зачёт по теории колебаний. Таким образом, за оставшиеся два года до окончания адъюнктской подготовки я должен по существу выполнить трёхлетний план. Продление срока адъюнктуры исключалось, поскольку я уже был занесён в план подготовки педагогических кадров, утверждённый Командующим артиллерии, а к командующему, естественно, никто не хотел из-за меня идти.

Раньше с боеприпасами я дело никогда не имел, за исключением одного занятия на военной кафедре в институте. Поэтому я решил пройти курсы проектирования боеприпасов и взрывателей в полном объёме вместе со слушателями академии. К концу учебного года, дополнив учебные курсы специальной литературой, я сдал этот кандидатский минимум. Нужно отметить, что экзаменаторы ко мне отнеслись с пониманием и поставили отличные оценки. Зачёт по теории колебаний я сдавал на кафедре радиотехники. Принимали Николай Николаевич Миролюбов и Александр Аронович Фельдбаум, известный в стране учёный в области автоматического управления, лауреат Государственной премии. Он умер в расцвете своей научной деятельности и ныне несправедливо забыт. На зачёте главное внимание уделялось теории нелинейных колебаний, как теоретической основы функционирования радиовзрывателей. При подготовке к зачёту я использовал книги Андронова, Витта и Хайкина «Теория колебаний» и Капчинского «Нелинейные колебания в радиотехнике». Для начального ознакомления с предметом я прочитал прекрасно написанную книгу Горелика «Колебания и волны».

В учебной лаборатории кафедры я был дан в помощники адъюнкту второго года обучения майору Нагорному Георгию Михайловичу, который проводил эксперименты на моделирующей установке, изучая области срабатывания радиовзрывателей, работающих по самолётам. Идея использования физического моделирования процесса взаимодействия неконтактного взрывателя и цели в процессе их сближения была выдвинута Николаем Николаевичем Миролюбовым. Макет радиовзрывателя устанавливался на неподвижном основании, а модель самолёта перемещалась с помощью мотора по направляющему тросу. Однажды эта установка доставила много хлопот. Модель самолета с довольно большой скоростью двигалась по тросу, «пролетая» мимо неподвижного автодинного передатчика. Допплеровская частота регистрировалась осциллографом и фиксировалось взаимное расположение модели самолета и автодина в момент, когда с автодина поступал сигнал на срабатывание исполнительной цепи (она в модельных опытах, конечно, отсутствовала). В один прекрасный день самолетик, набрав скорость, сорвался с троса и как сумасшедший стал носиться по лабораторному залу, рикошетируя от стен и круша все на своем пути. К счастью никто из сотрудников не пострадал, дело не получило огласки, а ответственный за работу не получил взыскания. Но выводы из этого происшествия были сделаны, и моделирующую установку огородили сеткой.

Параллельно с подготовкой к сдаче экзаменов и зачёта я начал работать над диссертацией. Пришлось изучать теорию вероятностей. В институте у нас не было отдельного курса по теории вероятностей. О ней немного говорили при изучении статистической физики. В академии теорию вероятности изучали в связи с теорией стрельбы и ограничивались лишь нормальным законом распределения. Для расширения знаний в этой области я использовал отличную книгу И. В. Дунина-Барковского и Н. В. Смирнова «Теория вероятностей и математическая статистика в технике».

Одновременно я начал теоретически исследовать прохождение шумовой помехи через нелинейные системы и собирать экспериментальную установку. Литературы по прохождению шумов через схемы радиотехнических устройств тогда было. немного. В основном, журнальные статьи, да вышедшая в 1951 году книга В. И. Бунимовича «Флуктуационные процессы в радиоприёмных устройствах». На год позже появилась монография Б. Р. Левина «Теория случайных процессов и её применение в радиотехнике».

Целью моего экспериментального исследования являлось изучение реакции автогенераторов, в том числе и автодинного типа, на воздействующую шумовую помеху, нормально распределённую по амплитуде (белый шум). Со сборкой схем автогенераторов и со штатными схемами радиовзрывателей проблем не было. Сложнее было достать анализатор спектра для изучения спектра шумового сигнала в отдельных точках цепей автогенератора и придумать схему генератора шумов с нужными характеристиками. Проблема приобретения анализатора была организационно-финансовая и не требовала специальных знаний. Решить её мне помогли сотрудники учебной лаборатории кафедры радиотехники. В первое время вместо анализатора я использовал избирательный радиоприёмник штатной радиостанции с осциллографом. Разработка генератора шумов и её изготовление требовали изучения соответствующей литературы и консультаций. В конце концов, за основу я взял обычный газотрон. Флуктуации его разрядного тока при обратном включении вполне подходили по своим характеристикам к тому, что требовалось. К началу 1956/57 учебного года установка была собрана. Но тут опять в моей служебной биографии произошёл поворот.

 Весной 1956 года заместителем министра обороны Советского Союза Главным Маршалом артиллерии М. И. Неделиным перед Артиллерийской инженерной академией имени Ф.Э.Дзержинского была поставлена задача – готовить военных инженеров по ядерному вооружению. Обеспечение специальной подготовки таких кадров было возложено с 1 сентября 1956 года на кафедру, получившую открытое наименование кафедры "специального снаряжения" и возрождавшую задел, созданный кафедрой атомного оружия в период её существования в 1953-1955 годах. Под специальным вооружением понимались ядерные боеприпасы.

Комплектование кафедры личным составом было нелёгким делом. Данная специальность не была похожа ни на одну из имевшихся тогда в академии, да и не только в академии, но и во всех Вооружённых силах. Сама по себе организация новой кафедры в академии обычное явление, но, как правило, новые кафедры и специальности зреют в недрах существующих кафедр и их оформление сводится к юридическому акту − признанию того, что новое учебное направлении достигло такой зрелости, при которой его выделение становится необходимым условием дальнейшего развития. Для возникших таким естественным путём новых кафедр уже имеются готовые кадры преподавателей, сложившиеся учебные курсы, более менее развитая лабораторная база, учебная литература и налаженные деловые связи с внешними организациями.

Однако для кафедры специального вооружения этих благоприятных условий не существовало. Какого-либо опыта подготовки кадров по этой специальности не было не только в нашей академии, но и в других военных учебных заведениях Советского Союза. Если не считать непродолжительного опыта существования кафедры атомного оружия в 1953-55 г.г., создание новой кафедры и специальности приходилось начинать на новом месте. Дело осложнялось ещё и тем, что кафедра в силу установленных режимных ограничений не могла в то время иметь ни образцов ядерных боеприпасов, ни документации на них. Даже если некоторые преподаватели и были в своё время допущены к такого рода сведениям, они не имели права их использовать в учебном процессе. В связи с этим задачей кафедры в этот период было дать слушателям глубокую фундаментальную подготовку по специальности с тем, чтобы изучение образцов вооружения проводить после окончания академии в учебных центрах Министерства обороны.

Первый учебный план для специальности отрабатывался летом 1956 года. По указанной выше причине предложения о необходимой структуре учебного плана базировались лишь на имеющемся опыте подготовки других специальностей и на интуиции. Отсутствовала модель специалиста. Не было достаточно ясных представлений о характере новой специальности и необходимых для её формирования специальных, общетехнических и общенаучных дисциплин. Несмотря на это, задача разработки учебного плана была решена к осени 1956 года. В это время я ещё был адъюнктом кафедры боеприпасов и формально не участвовал в разработке учебного плана и программ. Однако фактически мне приходилось этим заниматься. Мне уже сказали, что я перейду на эту новую кафедру адъюнктом, что было оформлено к началу учебного года приказом по академии. Это была первая в Советском Союзе кафедра, готовящая военных специалистов с высшим техническим образованием по ядерному снаряжению боеприпасов.

Занятия по новому учебному плану кафедра начала в сентябре 1956 года. Её преподавателям предстояло прочитать лекции, провести практические и лабораторные занятия по трём специальным дисциплинам. В первой излагались вопросы теории поражающих факторов ядерного взрыва. Второй специальный курс по дозиметрии и основам устройства дозиметрических приборов разрабатывался и читался мной. Третий курс был посвящён испытаниям. Содержание лабораторных работ разрабатывали преподаватели совместно с инженерным составом лаборатории, а вся работа по созданию рабочих мест, оснащению их аппаратурой и другим оборудованием легла на плечи инженеров и лаборантов. Курс дозиметрических приборов начал впервые изучаться в весеннем семестре 1956/ 57 учебного года. Вести его должен был я. Дублёров тогда по этому курсу на кафедре не было, да и всего на кафедре вместе с начальником кафедры было пять преподавателей. Было несколько вакантных мест, но не было подходящих кандидатов. Было очевидно, что одновременно ставить новый учебный курс и готовить кандидатскую диссертацию невозможно. Меня вызвал к себе генерал Третьяков, обрисовал обстановку на кафедре и спросил, согласен ли я занять должность преподавателя с декабря 1956 года. Срок подготовки кандидатской диссертации будет перенесён, и не будет жёстко контролироваться, а кафедра и академия окажут мне необходимую помощь в проведении экспериментов и оформлении диссертации. Я дал согласие и стал преподавателем. Поскольку я перешёл из учащихся в постоянный состав, то мог претендовать на присвоение очередного воинского звания «старший инженер-лейтенант» (поручик в старой русской армии). Это звание получили все выпускники академии после вступления в должность, кроме адъюнктов. Штатная категория преподавателя была подполковник, и вскоре я прикрепил третью маленькую звёздочку на однопросветный серебряный погон младшего офицера.

 

Преподавательская работа в академии

 

Моя первая лекция была прочитана в начале 1956 года по ядерной физике для одного из управлений Командующего артиллерии, которое призвано было ведать ядерным оружием. Это были строевые офицеры, которые имели смутное представление не только о ядерной физике, но и других разделах физики, возможно, кроме механики. Моей задачей было популярно изложить им физику ядра, деления ядер и принципы устройства атомной бомбы. Этот небольшой курс был рассчитан на пять лекций. Задача для меня была сложной и ответственной. Начальником управления, который возглавлял группу, был генерал-полковник Семёнов, был один генерал-майор, остальные были полковниками. Я имел звание «инженер-лейтенант». Только по своей молодости и не приученному ещё почтению к высоким званиям я беспокоился лишь о содержании лекций, которые я заранее написал. Высокие звания меня не волновали. Начальник кафедры решил научить меня, как говорится, плавать, бросив в воду без спасательного круга. Вероятно, надеялся, что я выплыву. Никто из других военных преподавателей ещё не был готов к чтению лекций по ядерной физике, и это можно понять, Вследствие дефицита специалистов, на кафедру были назначены преподаватели с большим педагогическим опытом, знающие своё дело, но мало знакомые с современной физикой. Время показало, что они, обладая исключительной работоспособностью, сумели стать хорошими специалистами в области ядерных боеприпасов. На кафедре были гражданские специалисты, но их, по-видимому, сочли нецелесообразным привлекать к этой работе. Поэтому и в дальнейшем меня часто посылали для консультаций по принципам устройства ядерных зарядов к начальникам высокого ранга. Должен сказать, что все они относились ко мне с уважением, несмотря на огромную разницу в положении. Хорошо помню мое посещение Начальника Главного штаба артиллерии генерал-полковника Пырского. Это было второе лицо после Командующего артиллерией Советской армии. Когда я вошёл в сопровождении его помощника, он встал, вышел из-за стола и поздоровался за руку. Предложил сесть и задал несколько вопросов, выясняя назначение отдельных элементов заряда. Слушал внимательно и по уточняющим вопросам было ясно, что он понимает физику процессов.

После первой лекции для офицеров генерала Семёнова я начал волноваться. Был неверно определён уровень подготовки моей аудитории, мне пришлось перестраиваться по ходу занятий, да и методический уровень проведения занятий был низок, − не было опыта. Однако, несмотря на все мои недостатки, эти заслуженные, прошедшие войну офицеры, не только не потребовали замены преподавателя, но внимательно меня слушали и относились к предмету с уважением, а ко мне, если не с уважением, то с пониманием. Я до сих пор с благодарностью вспоминаю этих людей, некоторые из которых годились мне в отцы. Это был очень полезный для меня первый опыт преподавания. В дальнейшем мне неоднократно приходилось проводить такой ликбез и с преподавательским составом различных факультетов академии, и с руководящим составом управлений, и я всегда вспоминал мои первые проведённые занятия.

Учебная нагрузка в первое время притормозила работу над диссертацией, но с помощью лаборатории эксперимент был завершён и я приступил к её оформлению. Работа была закрытой, причём, с грифом «совершенно секретно», что позволяло работать только в часы, когда хранилище секретных документов было открыто, и исключало работу в домашних условиях. Правда, домашние условия у меня были скромные. В 1957 году я женился на ленинградке архитекторе Ксении Ивановне Борисовой и привёз её в Москву, в ту самую девятиметровую комнату на шестом этаже под крышей, которую мы когда-то снимали вместе с Лукьяновым. Я думаю, что после проживания в трёхкомнатной квартире в Ленинграде Ксения чувствовал здесь себя, мягко говоря, стеснённо. Но годы были молодые, сил и энтузиазма было много, была уверенность, что «терпение и труд всё перетрут». А милым рай и в шалаше.

В сентябре 1958 года диссертация была представлена в совет. Подобрать оппонентов мне помог Николай Николаевич. Он был в дружеских отношениях с профессором Я. С. Ицхоки, начальником кафедры радиотехники Военно-воздушной академии им. Н. Е. Жуковского, тоже ленинградским политехником-физмеховцем. Яков Семёнович Ицхоки был автором широко известн0й в те годы учебной книги «Импульсные устройства». По ним учились студенты многих ВУЗов радиотехнического профиля. На кафедре полковника Ицхоки Николай Николаевич и подобрал мне оппонента, молодого доктора, специалиста по шумовым помехам В. И. Тихонова. Впоследствии Василий Иванович Тихонов стал известным в стране учёным, автором нескольких фундаментальных книг по статистической радиотехнике. Второй оппонент, кандидат физико-математических наук Савин (запамятовал его имя и отчество), был научным сотрудником Института механики Московского университета, специалистом в области нелинейных колебаний.

Я. естественно, волновался. Мне вспоминалась защита кандидатской диссертации, которой я был свидетелем. В академии им. Н. Е. Жуковского, примерно за полгода до моей защиты, защищал свою диссертацию адъюнкт Я. С. Ицхоки капитан Н. Н. Луначарский. Я с ним ранее поддерживал научные связи, поскольку он тоже занимался радиолокационными взрывателями. Я присутствовал на защите. Оппонентом выступал Н. Н. Миролюбов. Диссертация была посвящена радиолокационным взрывателям для ракет класса «воздух-воздух». Я был знаком с его работой. Мне она по моим тогдашним понятиям казалась добротной. Однако на защите диссертант на вопросы отвечал неудачно, вел себя так, что не нашел контакта с членами ученого совета. Выступая оппонентом, Николай Николаевич пытался сгладить произведенное диссертантом неблагоприятное впечатление, подчеркнул достоинства работы и ее вклад в науку, ответил в своем выступлении на многие возникшие вопросы, на которые неудачно отвечал соискатель. Однако это не изменило мнение совета, и результаты голосования были отрицательным. Через несколько дней в беседе со мной Николай Николаевич подробно разобрал ошибки, допущенные Н. Н. Луначарским на защите, а в конце добавил, что на результаты защиты иногда, к сожалению, влияет также отношение ряда членов совета к научному руководителю. Из этого разговора я извлек много полезного.

Через несколько дней в беседе со мной Николай Николаевич подробно разобрал ошибки, допущенные Н. Н. Луначарским на защите, а в конце добавил, что на результаты защиты иногда, к сожалению, влияет также отношение ряда членов совета к научному руководителю. Из этого разговора я извлек много полезного.

Моя защита диссертации состоялась сразу после ноябрьских праздников, 10 ноября 1958 года, и прошла успешно. Чёрных шаров не было. В апреле 1959 года я получил диплом кандидата технических наук. К этому времени я сделал также первый шаг к получению звания доцента, − в издании академии вышло моё учебное пособие под названием «Основания устройства дозиметрических приборов», без ограничительного грифа.

Работа преподавателей проходила в условиях постоянно совершенствования содержания учебных дисциплин. Кафедра была молодой, имеющей дело с новым видом вооружения, которое также развивалось. Сотрудникам кафедры дел хватало. Работать было интересно, тем более, что слушатели очень ответственно относились к учёбе.

Первые выпускники кафедры защищали дипломные проекты зимой 1958 года. Учебное отделение первого выпуска было сформировано в 1956 году при личном участии заместителя начальника академии по учебной и научной работе генерала Г.М.Третьякова. При отборе слушателей учитывались личные качества, дисциплинированность, успеваемость. Это и определило то, что выпускники первого выпуска отлично проявили себя в дальнейшей службе. Из шестнадцати выпущенных слушателей, среди которых были боевые офицеры, участники войны, трое закончили службу в Вооруженных силах генерал-майорами и один генерал-лейтенантом. Из шестнадцати выпускников один стал доктором и шесть кандидатами наук. Многие выпускники кафедры первого и последующих выпусков заняли достаточно высокие инженерные и командные должности.

В первые годы подготовки в содержании курсов преобладало физико-механическое направление. В дальнейшем, в начале 60-х годов в учебном плане специальности существенно увеличивается объём электро- и радиотехнических дисциплин, составляющих научную основу электроавтоматики ядерных боеприпасов и соответствующих в большей степени квалификации "инженер-электромеханик", присваивающейся выпускникам кафедры. Дифференцируются и всё более чётко оформляются специальные дисциплины, освещающие основания устройства и теорию функционирования ядерных боеприпасов. В учебный план вводится курс контрольно-проверочной аппаратуры. С принятием на вооружение автоматизированных систем контроля в учебном плане усиливается цикл дисциплин, связанных с электронно-вычислительной техникой.

Теоретическая подготовка слушателей подкрепляется производственной практикой на заводах, на полигоне, в научно-исследовательских институтах Министерства обороны, оборонных отраслей промышленности и Академии наук, лабораторными и практическими занятиями в лабораториях кафедры, а также стажировкой в войсках. Лаборатория кафедры, начавшая своё существование в 1956 году, приобрела штатную контрольно-проверочную аппаратуру современное радиоэлектронное оборудование, установки и приборы, обеспечивающие лабораторный практикум по всем курсам кафедры

Курс по дозиметрии и основам устройства дозиметрических приборов я начал вести с февраля 1957 года. Объём курса составлял около ста аудиторных часов и кроме лекций включал лабораторные занятия и упражнения. Пришлось готовить лекции, совместно с инженерным составом лаборатории разрабатывать содержание лабораторных работ. Вся работа по созданию рабочих мест, оснащению их аппаратурой и другим оборудованием легла на плечи инженеров и лаборантов. После окончания лекционного курса была предусмотрена производственная практика, и я ездил со слушателями в Минск на завод, где производились дозиметрические приборы. Это был большой радиотехнический завод, основной продукцией которого был телевизор “Неман”.

Руководил практикой слушателей также я и на заводах в Москве, Свердловске, Новосибирске, Воронеже, Киеве. Был со слушателями на войсковой стажировке под Костромой. Так что я повидал много городов и познакомился с производством оборонной продукции на многих передовых предприятиях. Продукция была различного назначения, от дозиметрических приборов и радиолокационных взрывателей до узлов автоматики подрыва заряда, приборов управления полётом ракет и автоматизированных систем контроля, построенной на микроэлектронной элементной базе. Днём я был на заводе, а вечерами и по выходным дням изучал город, предварительно приобретя карту и книгу по истории города. Посещал музеи и театры. Вспоминаю очень интересные портреты в музее старинного купеческого города Костромы, Ипатьевский дом в Свердловске, тогда ещё не уничтоженный Ельциным, и, конечно, Киев с его Киево-Печерской лаврой, Софийским и Андреевским соборами и Андреевским спуском.

Много воспоминаний связано у меня с семипалатинским полигоном. Я там бывал много раз, руководя полигонной практикой и участвуя в полигонных испытаниях ядерного оружия при проведении воздушных и подземных взрывов. Задача руководителя практики состояла не только в руководстве работой слушателей по изучению технологии производства, но и в поддержании воинской дисциплины. Руководитель практики являлся начальником для слушателей со всеми вытекающими отсюда правами, обязанностями и ответственностью в соответствии с уставами Вооруженных сил СССР.

Однажды я вёз на полигонную практику в Семипалатинск два учебных отделения слушателей (около пятидесяти человек) очередного спецнабора, состоявшего из студентов, призванных в академию после третьего курса института. Офицерского звания у них не было, все они были рядовые, кроме двух командиров учебных отделений, сержантов. Я был тогда капитаном. Это было зимой, в январе. Ехать нужно было на поезде с двумя пересадками, в Новосибирске и в Семипалатинске. Пересадки всегда доставляют много хлопот из-за необходимости компостировать билеты и ждать времени убытия очередного поездами. Самое неприятное ожидание, так как народ может разбрестись, уйти в город, заблудиться и, не дай Бог, напиться. Нужен глаз, да глаз. В Новосибирске мы должны были ждать поезда часов шесть. Требовать, чтобы всё это время слушатели находились на вокзале. Было жестоко. Я разрешил пойти в город в пределах «шаговой доступности», не используя транспорт, походить по городу группами не менее трёх человек с условием каждый час возвращаться на вокзал и докладывать своим командирам о своём присутствии и за два часа до отхода поезда быть в сборе. На улице был мороз до минус 250С, слушатели были в шинелях и сапогах, и что-нибудь незаметно себе отморозить было вполне возможно. Поэтому я и установил предел – не более часа на открытом воздухе.

Всё шло гладко. Оставалось около полутора часов до посадки, а один слушатель не прибыл к контрольному сроку. Я, естественно, поднял тревогу. На улице мороз, может быть, где-нибудь заблудился, или, хуже того, попал в комендатуру. А это нарушение, так как они не имели увольнительной в город, и я не имел права их отпускать. Потерять человека, это ЧП! Я скомплектовал группы поиска и приказал «прочёсывать» все закоулки и пивные вблизи вокзала. Нашли таки, стервеца! Оказывается, он напился пива и заснул на скамейке. К счастью, не обморозился. Заставил он меня поволноваться. Пообещал я его посадить на гауптвахту по приезде на место, но потом пожалел, вняв его обещаниям и принимая во внимание чистосердечное раскаяние.

Написание и издание учебной литературы являлось одним из главных направлений работы по созданию и совершенствованию учебных дисциплин. Издавались вначале конспектов лекций, затем учебные пособия, а после прохождения основательной методической и научной апробации в учебном процессе - учебники. Трудности в написании учебной литературы в значительной степени были вызваны высокой степенью секретности всех материалов, связанных с ядерным вооружением, которые в части физических процессов функционирования и элементарных расчётов зарядов, автоматики подрыва и особенно контрольно-проверочной аппаратуры было по существу несекретным. Мы работали следующим образом. Изучали специальную открытую, в большинстве периодическую литературу, имеющую отношение к предмету, и использовали её применительно к ядерному вооружению и приборам. При творческом подходе и доходчивом изложении получались учебные пособия, на которые ставился высокий гриф секретности. Пособия были неплохие, если судить по тому спросу, которыми они пользовались в войсках, научно-исследовательских организациях и родственных специальностей высших учебных заведений. Отзывы от заказывающих направлений на эти учебные пособия не поступали. Уже много позже объясняли наши заказчики это тем, что, если бы они дали положительный отзыв, то раскрыли бы сведения ещё более высокого уровня секретности, признав соответствие содержания учебной литературы соответствующим реальности. Вот такая тогда была ситуация. Мы воспринимали всё это как объективную необходимость. И это действительно было необходимо.

Можно привести несколько примеров того, как работали с нами органы, охраняющие государственные тайны. Слушатель первого выпуска капитан Лопатин Г. А. (в конце своей творческой дельности он был заведующим кафедрой физики в академии) в 1958 году защищал дипломный проект атомного снаряда к артиллерийской системе (не помню, какого калибра). На защиту не допустили никого, кроме нескольких членов государственной комиссии, имеющиё допуск к работам по нашей кафедре. После окончания защиты (Лопатин получил отличную оценку) работники секретного отдела опечатали все материалы и увезли из академии, куда, нам неизвестно.

 В 1963 году вышел первый учебник, написанный коллективом преподавателей кафедры, где я являлся соавтором. Учебник был посвящён ядерным зарядным устройствам и был издан небольшим тиражом с высоким ограничительным грифом. Написан он был на основе опубликованных в открытой печати материалов и собственных теоретических расчётов. После появления этого труда каждому из авторов было приказано подать объяснительные записки, где должно быть приведена открытая библиография, которую мы использовали при написании отдельных указанных нам контрольными органами параграфов и даже абзацев. Всё обошлось благополучно.

Я думаю, можно гордиться тем, что, не имея реальных образцов боеприпасов, мы смогли на кафедре выпустить учебную литературу, позволяющую готовить хороших специалистов, не требующих после окончания академии дополнительного обучения, за исключением изучения обучения в учебных центрах эксплуатации конкретных штатных образцов. И что интересно, уровень подготовки стал заметно снижаться, когда кафедра получила штатную технику и её вынудили выделить заметное количество учебных часов на обучение эксплуатации и изучение инструкций в ущерб изучению основ устройства и проектирования.

Несмотря на трудности организационного характера, работа над написанием учебной литературы продолжалась. В 1965 году вышел учебник. по приборам для измерения параметров ядерного взрыва, в котором я был автором раздела, где излагались принципы построения и физические основы устройства приборов для измерения ионизирующих излучений. Начиная ещё с 1961 года, на кафедре велась интенсивная работа по созданию крайне необходимого для подготовки слушателей курса контрольно-проверочной аппаратуры ядерных боеприпасов. Курс поручили готовить мне. Первое учебное пособие по этому курсу (с ограничительным грифом) было написано мной в 1964 году на основе общедоступной технической литературы и статей в научных журналах. Пособие оказалось необходимым не только слушателям академии, но и войскам. Учитывая большое количество неудовлетворённых заявок из войск, это пособие в 1966 г. вышло вторым стереотипным изданием довольно большим для академического пособия тиражом (500 экз.). Более, чем через десять лет, в 1977 году это пособие вышло в 19977 году и вторым в 1980 году открытыми изданиями в издательстве Министерства обороны СССР.

Дальнейшие разработки в области проектирования аппаратуры позволили группе авторов, куда входил и я, в 1967 году издать учебник, который являлся первым в стране учебником по контрольно-проверочной аппаратуре ядерных боеприпасов и длительное время служил основной учебной литературой для преподавателей и слушателей. Впоследствии с моим участием были написаны и изданы Воениздатом пособие для поверителей дозиметрических приборов (1967г.) и учебник для младших специалистов ремонтно-технических баз (с ограничительным грифом).

В 1967 году кафедре была поставлена задача, готовить специалистов по обнаружению и идентификации ядерных взрывов. Таким образом, на кафедре открывалась вторая специальность. Нужно было разрабатывать новые курсы по сейсмическому, радиотехническому, светотехническому и аэрозольному методам обнаружения и определения характеристик взрыва. Главное внимание при этом необходимо было уделить распространению сигналов различной физической природы и выделению их на фоне помех. Поскольку в кандидатской диссертации я занимался исследованием помех радиоприёму, а, кроме того, в это время уже достаточно серьёзно занимался исследованием импульсного электромагнитного излучения ядерного взрыва (т. н. электромагнитного импульса), то мне поручили заняться курс радиотехническим методом обнаружения. Прочитав этот курс, я в 1968 году выпустил учебное пособие под названием «Теоретические основы радиотехнического метода обнаружения ядерных взрывов» (конечно, с ограничительным грифом).

Расширяющееся оснащение войск всё усложняющейся боевой техникой поставило новые требования к руководящим командным и инженерным кадрам. Сложность техники, специфика её эксплуатации и боевого применения привели к тому, что инженер, не имеющий достаточной оперативно-тактической подготовки, и командир, не владеющий техникой и не в полной мере представляющий её возможности, не могли успешно справиться с обязанностями по обслуживанию и эксплуатации вооружения и по руководству личным составом. В 1974 году был поставлен вопрос о подготовке руководящих инженерных кадров для войск, а также для центрального аппарата, аппарата военных представительств, научно-исследовательских учреждений и военно-учебных заведений. Подготовка кадров руководящего инженерного состава в области ядерных боеприпасов была возложена на нашу кафедру.

Решать эту задачу кафедре пришлось уже под моим руководством. Годом раньше я возглавил кафедру после ушедшего в запас по возрасту первого начальника и создателя кафедры профессора генерал-майора Ганичева П.П. Работы было много, а сроки жёсткие. Коллектив кафедры составил учебный план подготовки руководящего инженерного состава с двухлетним сроком обучения. Работа по составлению учебного плана началась в начале 1975 года, весной этого года она была закончена, а в уже сентябре по нему проводились занятия. Таким образом, кафедра стала готовить военных инженеров с высшим техническим и высшим военным образованием.

Особую трудность в разработке методики проведения занятий по подготовке руководящего инженерного состава вызывали специальные учения и военно-технические игры. Кафедра не имела опыта проведения таких занятий, на которых требовалось создавать обстановку и давать вводные, соответствующие практике разработки тактико-технических требований к вооружению, имитировать работу комиссий по приёмке и испытаниям боевой техники, по подготовке полигонных испытаний опытных образцов. Помог опыт кафедр командного факультета, для которых командно-штабные учения и военные игры были хорошо отработанными видами занятий.

По двухлетнему учебному плану 1975 года кафедра вела три основных учебных дисциплины: военно-технические основы разработки ядерных боеприпасов, контрольно-проверочная аппаратура ядерных боеприпасов и их эксплуатация. В 1976 году учебный план был откорректирован и к трём впервые прочитанным курсам был добавлен ещё один, по физике ядерного взрыва и испытаниям ядерного оружия. С этого же времени кафедра приступила к подготовке руководящего инженерного состава на факультете заочного обучения (срок обучения три года). Накопленный опыт обучения позволил написать и издать комплект учебников и учебных пособий для этого контингента слушателей. Основным был изданный в 1985 году двухтомный учебник "Военно-технические основы разработки и совершенствования ядерных боеприпасов", где я был соавтор и научный редактор.

Несмотря на то, что кафедра готовила специалистов разного уровня подготовки и ежегодно выпускала три - четыре учебных отделения (50 - 60 офицеров), на кафедру была возложена переподготовка военных представителей.

Одновременно с этим на нашу кафедру принимались (по желанию) выпускники Московского физико-технического института для получения дополнительного образования по ядерному вооружению. Они призывались из запаса в кадры, и в звании лейтенанта учились в академии два года. После окончания получали диплом о высшем военном образовании с квалификацией-легендой «инженер-математик» и направлялись, как правило, в научно-исследовательские институты. Чем ни магистратура, за которую ратуют некоторые чиновники от образования, только в лучшем её исполнении. Часть выпуска «математиков» в смутные годы перестройки, несмотря на высокий уровень допуска, умудрились уехать в Соединённые Штаты Америки и достичь там высокого положения в науке. А мне, спустя нескольких лет после увольнения из армии и прекращения работы с секретными документами, заграничный паспорт не дали.

Из года в год кафедра росла, набирая силы, несмотря на то, что за время её существования из неё выделилось последовательно четыре кафедры: защиты войск от оружия массового поражения, дальнего обнаружения ядерных взрывов, эксплуатации ядерных боеприпасов и ядерной безопасности. Профилирующие курсы всех этих кафедр ставились и читались у нас. Однако по мере «размножения» нашей кафедры учебные дисциплины, в разработке и чтении которых я принимал непосредственное участие, передавались с частью преподавателей на вновь образуемые кафедры. Последняя кафедра «отпочковалась» от нас в 1992 году, но я в это время уже был профессором кафедры физики.

 

Путь в науке

 

С первых дней своего существования кафедра проводила исследования, связанные с применением новых видов оружия. В научно-исследовательской работе участвовали как преподаватели, так и инженеры лаборатории. Постепенно рос научный потенциал коллектива, укреплялись научные связи с научно-исследовательскими учреждениями, проектными институтами войсковыми частями.

В первые годы своего пребывания на кафедре я практически не участвовал в научно-исследовательской работе кафедры и занимался завершением своей кандидатской диссертации. Появились мои первые публикации в «Известиях» Артиллерийской инженерной академии, где рассматривалось действие импульсной и непрерывной шумовых помех на радиолокационные взрыватели доплеровского типа. После защиты диссертации я наряду с преподавательской работой исследовал отдельные вопросы действия ядерного взрыва на элементы ракетного комплекса. Так, например, в 1960 году вышла моя статья (совместно с А. А. Симоновым) о тепловом действии взрыва на летательные аппараты. Занимался я также эффективностью поражающего действия групповых ядерных взрывов применительно к разделяющимся головным частям. Однако, все эти исследования носили частный характер, а я искал работу над серьёзной научной проблемой.

В открытой печати, в том числе и зарубежной, в те времена, в конце пятидесятых годов, искать было бессмысленно. Публикации о ядерных взрывах были под запретом. Учебные заведения имели доступ к закрытой литературе такой тематики, но в ограниченном объёме. Контролирующие органы боялись, что преподаватели могут проболтаться на занятиях. «Чем меньше знаешь, тем лучше спишь», такой был принцип. Тем не менее, в процессе совместной работы с курирующим нас научно-техническим управлением Генерального штаба Министерства обороны я выяснил, что наименее изученным вопросом является физика электромагнитного излучения ядерного взрыва в диапазоне радиочастот и его характеристики. Посоветовал мне заняться электромагнитным импульсом заместитель начальника отдела управления полковник Сергей Львович Давыдов.

Сергей Львович был незаурядным человеком. Он окончил Военную академию связи в Ленинграде и был направлен на Семипалатинский полигон, который только начал строиться. Он был автором прибора автоматики, который управлял подрывом ядерного заряда на вышке при первом испытании ядерного оружия. С помощью этого прибора он, находясь в бункере рядом с Берия, Курчатовым и другими руководителями проекта, с пульта отсчитывал обратное время и давал команду на подрыв. Сейчас он живая легенда. Лауреат Ленинской и Сталинских премий, кавалер многих высоких орденов. Узнав тогда, что я бывший политехник, сосед по его родной академии связи, он стал ко мне ещё более внимательным.

Я был свободен в выборе научного направления и решил последовать совету С. Л. Давыдова. Пришлось заново штудировать электродинамику. Пригодился конспект лекций А. И. Ансельма, который я привёз из Ленинграда. Получил доступ к кое-каким отчётам Министерства среднего машиностроения. Помог С. Л. Давыдов. В общем, набрал некоторый стартовый научный капитал. В первую очередь меня заинтересовали электрофизические свойства источника излучения − области взрыва, ионизированной гамма-квантами, нейтронами и тепловым излучением. Нужно было рассчитать состав частиц, кинетику процессов ионизации, электропроводность, характеристики поглощения электромагнитных волн. В доступной мне литературе такие расчёты отсутствовали (как позже выяснилось, тогда их ещё не существовало). Эти расчёты были довольно сложными и трудоёмкими, а вычислительных машин тогда в моём распоряжении не было, не было даже микрокалькуляторов. Поэтому мне приходилось считать на длинной логарифмической металлической линейке. Естественно, расчёты были грубые, но как оказалось позже, правильно отражающие динамику физических процессов. Эти исследования отвлекли меня от главной цели, исследования электромагнитного импульса. Я заинтересовался влиянием областей ядерных взрывов на распространение радиоволн. Оказалось, что ионизированные облака тропосферных взрывов заметно поглощают радиоволны в отдельных диапазонах частот и могут привести к нарушению радиосвязи. Особенно сильно это влияние оказывалось в случае высотных ядерных взрывов, когда время жизни ионизированных частиц и бета-электронов составляют часы. Я, для интереса, подсчитал, какое количество нужно выбросить кислорода в область высотного взрыва, чтобы связать электроны и тем самым уменьшить время прекращения радиосвязи. Учёл диффузию выброшенного на различных высотах кислорода. Оказалось, вполне приемлемые массы. После этого с больших высот взрыва я спустился в тропосферу и начал исследовать влияние облака взрыва на работу радиотехнических средств, установленных на беспилотных летательных аппаратах, в частности, на работу радиовзрывателей головных частей ракет, пролетающих через облако взрыва. Влияние оказалось существенным, но результаты мало кого заинтересовали. Тогда не было ещё разделяющихся на боевые блоки головных частей, и не рассматривался вопрос о нанесении групповых ядерных ударов. Влияние пылевого столба и облака ядерного взрыва вызывало затухание радиоволн только миллиметрового диапазона. Убедившись в бесперспективности дальнейших исследований, я вернулся к электромагнитному импульсу ядерного взрыва.

Механизмами генерирования электромагнитного импульса и расчётом его характеристик (амплитуды полей, их формы) занималось несколько институтов Академии наук и Министерства среднего машиностроения. Вели исследования по этим вопросам и научно-исследовательские институты Министерства обороны. С ними конкурировать мне было бесполезно, и я решил заняться вопросами защиты ракетных комплексов от этого поражающего фактора. Его называли сокращённо «ЭМИ». Николай Николаевич Миролюбов, который был моим научным руководителем кандидатской диссертации, одобрил мой выбор и согласился быть моим научным консультантом.

 Исследование проблемы электромагнитного импульса ядерного взрыва было связано с проведением полигонных испытаний ядерного оружия. На первом этапе проведения испытаний в Советском Союзе с 29.08.1949 г. по 03.11.1958 г. электромагнитному импульсу не придавали особого значения, рассматривая его как помеху полезных сигналов, несущих информацию о характеристиках заряда и параметрах поражающих факторов ядерного взрыва. Осциллограмм с записью ЭМИ было немного и явно недостаточно, чтобы согласовать расчёты (которых тоже было мало) с результатами наблюдений. В 1958 году Соединёнными Штатами Америки и Советским Союзом был объявлен первый мораторий на ядерные испытания.

В сентябре 1961 года в связи с обострившейся военно-политической ситуацией СССР вышел из моратория, и испытания ядерного оружия в атмосфере возобновились. Меня командировали на Семипалатинский полигон для участия в испытаниях. Сообщать о месте и цели командировки было запрещено. Об этом знал ограниченный круг должностных лиц. Условный почтовый адрес полигона был «Москва – 400». В связи с этим со мной произошёл забавный случай. Я отправил с полигона домой в Москву поздравительную телеграмму, и жена после моего возвращения долго пыталась выяснить, где я всё-таки пропадал около двух месяцев.

От академии нас было трое командированных, в том числе адъюнкт нашей кафедры капитан Анатолий Болятко, сын начальника Главного управления Генерального штаба генерал-полковника Виктора Анисимовича Болятко (аналог американского генерала Гровса из Манхеттенского проекта). Генерал-полковник Болятко в первые дни нашего прибытия на полигон посадил нас в машину и провёз по объектам, лично давая пояснения. После такого экскурсовода мне было не трудно попасть в испытательную группу ЭМИ и пристроиться на измерительные пункты, наименее удалённые от эпицентров взрывов. На этих площадках устанавливались осциллографы для записи принимаемых на антенны импульсов электромагнитного поля. Расстояния до эпицентров составляли несколько километров при тротиловых эквивалентах взрывов в десятки килотонн. Это были большие расстояния, где амплитуда ЭМИ составляла всего несколько В/м. На таких расстояниях ЭМИ не являлся самостоятельным поражающим фактором, способным вызвать необратимые изменения в аппаратуре и соединительных линиях связи. Имея в виду тенденцию повышения защищённости фортификационных сооружений к механическому действию взрыва, я считал необходимым приблизить регистрирующую аппаратуру к эпицентру взрыва, чтобы получить параметры электромагнитного импульса в ближней зоне, где действие ЭМИ могло быть существенным. Однако, нашей испытательной группе таких пунктов не выделили. Вскоре испытания в атмосфере были запрещены, и мы остались без экспериментальных данных о параметрах электромагнитного импульса в ближней зоне, на тех расстояниях от взрыва, где фортификационные сооружения выдерживали его механическое действие. Проведённые позднее расчёты показывали, что на расстояниях, где сооружения выдерживают механическое воздействие, ЭМИ может выводить из строя размещённые в них аппаратуру и электрооборудование.

Первый ядерный взрыв произвёл на меня неизгладимое впечатление. Сквозь тёмные очки я видел расширяющийся огненный шар и ощущал его жар. Затем начал подниматься пылевой столб и к нам стал приближаться фронтом ударной волны, который можно было наблюдать по движущемуся тёмному следу, созданному прижатой к земле травой. Последовал сильный толчок и грохот.

Через несколько часов после взрыва мы, одев на рты респираторы (марлевые «лепестки»), поехали на машине снимать показания.

Возвратившись с полигона, я начал заниматься электромагнитной стойкостью шахтных стартовых ракетных комплексов. Хотя работа на полигоне в 1961 году мне мало, что дала для исследований в выбранном мною направлении, но была очень полезной. Я практически освоил методы регистрации ЭМИ, познакомился с представителями различных научно-исследовательских институтов и их наболевшими вопросами и, самое, пожалуй, главное, побывал в положении работников полигона, когда в неприхотливых полевых условиях приходилось довольно интенсивно работать, так как взрывы производились довольно часто.

Исследование действия ЭМИ на шахтные ракетные комплексы я начал с построения модели сооружения шахтного типа. Сооружение представляло собой заглублённый в землю металлический цилиндр, окружённый армированным бетоном и покрытый снаружи гидроизоляцией. Размеры сооружения были во много раз меньше основной части энергетического спектра воздействующего электромагнитного поля. Вследствие этого задача была квазистационарной, и её можно было свести к определению тока в короткой антенне, а по току определить поле внутри сооружения. Трудность заключалась в определении влияния арматуры на ток. Мне удалось найти научно-технический отчёт одной американской фирмы, где при расчёте экранирующего действия сетки её ячейки представлялись в приближении электрических цепей в виде эквивалентных ёмкостей и индуктивностей. Оставалось только перейти от гармонических полей к импульсу, используя операторный метод и преобразование Лапласа. Интегралы не брались аналитически, но к тому времени уже была вычислительная машина типа БЭСМ, которую я и использовал. Были трудности также с учётом индуктивной составляющей сопротивления «шахта – грунт», но мне удалось их обойти. Эти модели и методы расчёта были впоследствии опубликованы в открытых изданиях («Электричество», 11, 1977; Электромагнитные помехи и помехозащищенность радиоэлектронной аппаратуры. – М.: Военная академия им. Дзержинского, 1996). Результаты проведённых исследований были подкреплены результатами измерений, проведённых на Семипалатинском полигоне в 1968 году на подземных ядерных взрывах. Я там находился в качестве руководителя испытательной группы от академии. Были выполнены измерения внутри трёх шахт различного типа. С учётом поправок на отличие ЭМИ подземного взрыва от наземного, результаты теории согласовались с натурными опытами. Подземные взрывы тоже впечатляют. При подземном взрыве вершина горы как бы делает глубокий вдох и выдох, после чего чернеет. За работы в области защиты фортификационных сооружений от электромагнитного импульса я в числе других получил премию Совета Министров СССР. Диплом и медаль лауреата мне вручили в тогда ещё Свердловском (ныне Андреевском) зале Большого Кремлёвского дворца.

Проводя расчёты для различных расстояний от центра взрыва, подбираясь всё ближе и ближе к его центру, было очевидно, что в области взрыва заметные электромагнитные наводки могут создаваться при взаимодействии гамма-излучения с материалами конструкции объекта и элементной базы. Гамма-кванты выбивают с поверхности облучаемого объекта электроны, количество выбитых электронов из различным веществ, входящих в состав объекта, различно, в результате чего между проводниками возникает так называемая радиационная разность потенциалов. Кроме того, по законам электродинамики направленный поток электронов генерирует электромагнитное поле. Проведённые мной оценки, а также эксперименты на импульсных ядерных реакторах показали, что при высотном ядерном взрыве на расстояниях, где механический удар мягкого рентгеновского излучения уже не поражает объект, последний может выведен из строя за счёт описанных эффектов, которые получили в дальнейшем название «внутренний электромагнитный импульс (ВЭМИ)». Насколько мне известно, до этого времени на эти эффекты не обращали внимания при изучении электромагнитных эффектов ядерного взрыва.

В исследовании ВЭМИ мне существенно помогли мои адъюнкты и соискатели Э. Д. Редько, В. А. Тихонов, Ю. Н. Бородин. При их активном участии были установлены связи с ведущими научными организациями, занимающимися проблемой ЭМИ и заинтересованные результатами наших оценок внутренних электромагнитных полей, возбуждённых действием жёсткого рентгеновского и гамма- излучения. Мы проводили многочисленные эксперименты во ВНИИЭФ (Арзамас-16, позднее Саров) в лаборатории В. А. Цуккермана и во Межведомственно центре радиационных исследований под Москвой. Одновременно с этим нами исследовалось экранирующее действие оболочек, находящихся в ионизированном воздухе. Результаты, к сожалению, могли публиковаться только в закрытой литературе. В исключительных случаях нам давали разрешения на участие в конференциях и на публикацию в открытых периодических изданиях.

Исследование традиционного, внешнего, ЭМИ перешло в стадию испытаний аппаратуры на электромагнитную стойкость, и потеряло для меня научную привлекательность. Мы занимались этим вопросом лишь в интересах промышленности, облучая полем объекты небольших размеров на собранной инженерами учебной лаборатории разрядной установке с батареей конденсаторов и катушками Гельмгольца. Такую работу кафедра вела по договорам с предприятиями. Наличных денег мы за это не получали, но предприятия нам оплачивали командировки, покупку материалов и снабжали нас современными приборами, которые мы использовали не только для исследований, но и в учебном процессе. Работать на разрядной установке приходилось в вечернее время или даже ночью, так как при её срабатывании подсаживалась сеть и помеха шла по проводам по всей академии. Работа по договорам давала нам возможность проводить поисковые исследования, которые не всегда интересовали заказчиков.

К концу шестидесятых годов кафедра заняла одно из ведущих мест в стране в области исследований электромагнитных явлений, сопровождающих ядерные взрывы. Результаты исследований электромагнитных помех, создаваемых импульсами гамма-излучения высокой интенсивности, получили признание во всех научных учреждениях, занимающихся этой проблемой. Меня включали в различные комиссии по оценке стойкости вооружения к действию ядерного взрыва. В комиссиях я начал работать ещё адъюнктом.

Мое непосредственное участие в научно-исследовательской работе, связанной с длительными командировками, практически прекратилось с тех пор, как я был назначен начальником кафедры и время, отводимое мной на научную работу, сократилось. Должность начальника кафедры в военном учебном заведении это совсем не то, что заведующий кафедрой в гражданском вуз¢е. Начальник кафедры в академии это в первую очередь, как мне постоянно внушали мои старшие начальники, командир со всеми вытекающими отсюда последствиями. Начальник кафедры, как и любой воинский начальник, отвечает за воинскую дисциплину, за выполнение требований уставов подчинённым личным составом и за их «моральный облик», вообще за всё, что делается на кафедре. Мне, будучи начальником кафедры, неоднократно приходилось вытаскивать своих офицеров из комендатуры, задержанных в пьяном виде, или за другое грубое нарушение дисциплины. Приходилось разбираться с жалобами жён офицеров на своих мужей. Если это были хорошие офицеры, случайно попавшие в неприятные истории, я их старался защитить и по возможности не предавать дело огласке, чтобы оно не дошло до старших начальников. Но с пьяницами, несмотря на стремление старших начальников не «выносить сор из избы», т. е. из академии, поступал решительно. Выносил дело на суд офицерской чести, который мог ходатайствовать о снижении в воинском звании и даже об увольнении из рядов Вооружённых сил. Думаю, что поэтому меня не представляли к генеральскому званию около двух лет, хотя штатная должностная категория была «генерал-майор».

Мои начальники не требовали, чтобы я сам всем занимался, важно было так организовать работу, чтобы даже в моё отсутствие все шло так, как будто бы я нахожусь на месте. Мне это удавалось. У меня был заместитель, был секретарь партийного бюро кафедры, были старшие преподаватели, преподаватели, инженеры, на которых я мог положиться. Мне очень повезло с коллективом. Но некоторые вопросы я должен был решать сам. Я должен был лично прибывать к старшим начальникам, когда требовала обстановка. Если я часто отсутствовал, это вызывало справедливое недовольство – некоторые вопросы нужно было решать оперативно. В такой обстановке свою главную задачу я видел в поддержании высокого авторитета кафедры в академии и во внешних организациях. Для этого необходимо было быть в первых рядах в области учебного процесса и в области научных исследований.

Много времени отнимала работа, не связанная непосредственно с должностными обязанностями и недооцениваемая непосредственными начальниками. Я состоял членом нескольких специализированных советов по присуждению учёных степеней, в том числе в совете при нашей академии, где я был заместителем председателя, а потом и председателем. В течение пятнадцати лет, вплоть до ухода с военной службы, работал председателем Государственной комиссии по испытаниям подвижных ракетных комплексов на стойкость к действию электромагнитного импульса ядерного взрыва. Являлся членом Совета по радиационной физике твердого тела АН СССР и членом Координационного научно-технического совета по надежности и радиационной стойкости. Привлекался к проверке военных училищ и научно-исследовательских институтов.

Наиболее ответственной была работа председателем Государственной комиссии по испытаниям подвижного ракетного комплекса. Испытывали комплекс «Пионер», прототип теперешнего «Тополя». Головной организацией, представлявшей на испытание комплекс был Московский институт теплотехники. Тогда генеральным конструктором был Надирадзе. С ним я лично дело не имел, общался с его заместителями. Его заместитель по испытаниям Г. А. Ясинский был в комиссии моим техническим руководителем (по существу заместителем по испытаниям). В комиссию входили представители всех предприятий-разработчиков, представители Ракетных войск, Научно-исследовательских институтов, КБ «Импульс» и др. В составе комиссии был от МИТ включён Лев Семёнович Соломонов, брат нынешнего Генерального конструктора МИТ Юрия Соломонова. От Генерального конструктора Н. А. Пилюгина в комиссию был включён моим заместителем профессор Борис Ефимович Бердичевский (он был заместителем Пилюгина). Всего в состав комиссии входило около двадцати человек. Я специально выделил Л. С. Соломонова и Б. Е. Бердичесвского, поскольку они часто задавали тон работы комиссии. Если Соломонов очень помогал конструктивной работе и способствовал созданию рабочей атмосферы, то Бердичевский заводил бесконечные и, зачастую, беспредметные споры, цепляясь за мелочи, не имеющие значения. Решения комиссии откладывались для доработки. Время шло. Оказывалось, что дорабатывать не было необходимости. Принималось решение. На следующем этапе работы повторялось то же самое. К сожалению, я, в соответствии с положением о работе комиссии, не имел право принять на свою ответственность волевое решение, если один из заместителей его не поддерживает.

Таким образом, дополнительных нагрузок было достаточно. Справляться с обязанностями мне помогали мой заместитель. В разное время ими были А. А. Алатырцев (в последующем генерал-майор, начальник кафедры), полковник А. А. Булавин (в последующем начальник кафедры), полковник В. В. Супрунов (в последующем начальник кафедры), полковник Бородин Ю. Н. Кафедра работала бесперебойно.

 Мы издавали учебную литературу, которая использовалась не только в академии, но и в других высших учебных заведениях. В научной работе мы продолжали поиски в новых направлениях, связанных с оружием на новых физических принципах. У нас сформировалось научное направление – физика процессов, протекающих при высокой плотности энергии. Мы выступали с докладами на научных конференциях. Я принимал активное участие в заседаниях научно-технического комитета Ракетных войск и Министерства обороны. Короче говоря, старался показать, что коллектив кафедры работает и выдаёт результаты.

Не имея возможности много времени уделять научно-исследовательской работе, я ограничивался поиском новых идей и возможности их реализации. Если они представляли практический интерес, то я формулировал тему кандидатской диссертации и сажал на эту тему адъюнкта. Постоянно с ним общаясь (я, обычно, не менее, чем раз в неделю встречался с адъюнктами), подсказывая пути решения, удавалось сделать интересную работу. Продуктивным оказалось исследование создания новых типов боеприпасов, при взрыве которых генерировалось мощное импульсное электромагнитное поле. Это поле в принципе могло подавлять или полностью выводить из строя систему связи и управления. Имея в виду высокую чувствительность микроэлектронной элементной базы, можно было предполагать, что даже относительно низкие поля вызовут нарушения в работе радиоэлектронной аппаратуры. Такие боеприпасы были условно названы электромагнитными и относились к средствам поражения нелетального (функционального) действия. Исследовались два принципа генерирования электромагнитного импульса. Первый заключался в создании ядерного боеприпаса с повышенным выходом ЭМИ. Увеличение энергии, приходящейся на электромагнитное излучение, достигалось преобразованием нейтронов ядерного взрыва в гамма-кванты. Это преобразование происходило в конвертере путём реакции (n,g). Второй принцип состоял в использовании взрывомагнитного генератора, который был предложен А. Д. Сахаровым. В дальнейшем мы стали более детально заниматься боеприпасами с взрывомагнитным генератором. Проводили экспериментальные исследования в бронекамере, где подрывали кумулятивные оболочки химического взрывчатого вещества, обжимающие проводящие сферы и лайнеры. Главная трудность заключалась в повышении мощности излучения. Первичное поле, генерируемое взрывомагнитным генератором, имело довольно большую длительность, и электромагнитный импульс имел низкочастотный спектр. Задачей являлось преобразовать спектр в высокочастотный. В этом случае можно было получить мощность излучения, достаточную для поражающего воздействия на расстояниях, соизмеримых или даже превышающих радиус поражения взрывом химического ВВ эквивалентной массы. Для этого мы использовали обострение импульсов − метод, широко применяемый в технике высоких напряжений. Позднее рассматривалось создание СВЧ-оружия с использованием виркаторов. Работы по электромагнитным средствам поражения реализовались в десятке изобретений (не знаю использовались ли они какими-либо другими организациями, тогда на это не обращали внимания). Были успешно защищены три кандидатских и одна докторская диссертация. Мы просили поддержки исследований у Министерства обороны, не средствами, мы их зарабатывали сами по договорам, а кадрами – просили дать штатные единицы для создания научно-исследовательской лаборатории. Но безуспешно. Только много позже, когда американцы применили в Югославии «электромагнитные бомбы», а я был уже гражданским человеком, один из бывших членов научно-технического комитета, тоже уже в отставке, признался, что напрасно не поддержали наши работы. От них осталась только книга «Взрывные магнитокумулятивные генераторы», написанная мной в соавторстве с моим адъюнктом, защитившим по этой проблеме и докторскую диссертацию И. Н. Гришняевым. Он в период перестройки бросил науку и перешел на работу в «Росвооружение», где торгует оружием. Прибыльное дело.

Работать в науке мне стало ещё сложнее, когда я получил звание генерал-майора. Больше представительства на всяких скучных собраниях и совещаниях, участие в парадах на Красной площади. Я отходил около десятка ежегодных парадов и, кроме того, прохождений торжественным маршем на похоронах членов Политбюро. Ходили мы в командной группе во главе полка академии за её начальником. Нас было три генерала, специально подобранных по росту. Много времени занимала подготовка к параду. За два месяца до парада начинались тренировки. На первом месяце, когда проводилась одиночная строевая подготовка, прохождение в составе шеренг и «сколачивание коробок» из батальонов, командную группу редко привлекали к тренировкам. За месяц до парада мы были на тренировках ежедневные с 16 до 18 часов, кроме субботы и воскресения. Устраивались также гарнизонные репетиции; обычно две на Ходынском поле и одна ночная на Красной площади. На каждой репетиции войска проходили мимо трибуны по два - три раза. В тренировках к параду был и свой плюс. Во-первых, движение на свежем воздухе (если считать в Москве воздух свежим). Во-вторых непосредственное общение в неформальной обстановке с заместителем начальника академии, который входил в командную группу. Можно было обсудить и решить ряд вопросов.

С начала восьмидесятых годов на кафедре развёртываются исследования по физико-техническим проблемам ядерной безопасности. Работы начались по инициативе начальника управления Ракетных войск, поставившего перед кафедрой актуальную для войск и промышленности задачу. Для её решения на кафедре был сформирован небольшой по численности научный коллектив. Учитывая важность исследований, при кафедре была образована научно-исследовательская лаборатория. Силами этой лаборатории кафедра проводила теоретические исследования, модельные эксперименты и натурные испытания стойкости боеприпасов к воздействию обычного оружия, и их безопасности в аварийных ситуациях. Разрабатывались средства защиты ядерных головных частей от огневых средств поражения. Результаты были доложены мной Заместителю Главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения генерал-полковнику Ю. А. Яшину на сборах командного состава войск, продемонстрированы реальной стрельбой по боевым блокам и получили одобрение. Проведённые исследования заложили основу нового учебного направления подготовки специалистов по ядерному вооружению и позволили поставить новый раздел курса, посвящённый ядерной безопасности. По материалам проведённых исследований были защищены две докторские диссертации, И. Т. Севрюковым и А. С.Баланкиным. О Баланкине следует сказать особо.

Александр Сергеевич Баланкин до перехода в академию работал в области физики твердого тела, и теоретические проблемы поведения материалов при ударе и взрыве были ему ближе вопросов, связанных с электродинамикой взрыва. Учитывая это, мы с начальником лаборатории И. Т. Севрюковым решили поручить ему разработку теоретических вопросов стойкости ядерных безопасности к удару и взрыву. В результате А. С. Баланкин стал в научно-исследовательской лаборатории ведущим специалистом, теоретиком в области ударного разрушения и деформирования твердых тел. Мы создали благоприятные условия для работы ученого. А. С. Баланкин практически сам распоряжался своим временем. Я, убедившись, что он время зря не тратит, этому не препятствовал. Вначале приходилось слегка направлять работу в нужное для практики русло, но затем он работал самостоятельно и очень продуктивно. Достаточно сказать, что он за время работы в академии опубликовал один и в соавторстве около двадцати статей в журналах союзного масштаба, таких, как, например, «Журнал технической физики», где он был в течение 1986 – 1991 г.г. постоянным автором. Он разрабатывал выбранное по собственной инициативе новое научное направление в синергетике и издал в 1991 году (издание МО СССР) оригинальный научный труд «Синергетика деформируемого тела. Основы теории динамической прочности». Этот труд явился результатом его исследований, составивших содержание докторской диссертации. Он защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора физико-математических наук на специально сформированном совете в академии им. Дзержинского (действующие в академии советы не имели права принимать к защите диссертации в области физико-математических наук). Я с большим удовлетворением, как председатель, вёл заседание совета, где блестяще защищал диссертацию ученый нашей кафедры, в становлении которого есть и моя доля участия.

Кроме «Синергетики деформируемого тела» и научных статей им написаны и изданы Министерством обороны ССССР «Кинетическая теория кумуляции» (1989 г.) и «Физика высокоскоростного удара» (1990 г.), обе книги в соавторстве. В 1991 году А. С. Баланкину после выступления с докладом на одном из международных научных семинаров мексиканскими участниками семинара было предложена научно-педагогическая работа в одном из высших учебных заведений Мексики. Он согласился на это предложение, и с той поры работает в Мексике. Не думаю, что он уехал из материальных соображений, так как его жена работала на предприятии мясной промышленности. Я его видел в Москве, когда он приезжал из Мексики и заходил в академию. Как его пускали без допуска, не знаю. В начале 2003 года в газетах появилась заметка, что мексиканский учёный доктор А. Баланкин, эмигрант из России, работавший в Военной академии им. Дзержинского (так прямо и было написано), получил за свои научные труды самую престижную награду - премию Президента Мексики. После этого по нашему телевидению передавалась его беседа с тележурналистом. Академию он упомянул как рядовой эпизод в его биографии. Конечно, что значит работа в академии в сравнении с Мексикой, где у него есть свой большой красивый особняк, который показали по телевидению.

В 1987 году наша кафедра и кафедра, близкая к нам по направлению и постоянно оппонирующая нам, объединились. Это было безусловно полезно. До этого были бесконечные споры о разделе учебных дисциплин и, соответственно, часов в одном учебном плане, так как обе кафедры готовили военных инженеров по одной специальности. Наша кафедра была ответственной за подготовку специальности и имела преимущества. Объединение кафедр устранило повод для конфликтов, создало спокойную работу преподавательскому составу и начальству. Я был назначен начальником этой объединённой кафедры. Главной моей задачей являлось создать здоровый климат в этом большом объединённом коллективе. Первое время мои старые коллеги даже иногда обижались на то, что я, якобы, более доброжелательно относился к пришедшим к нам преподавателям. Было трудновато, но вскоре кафедра стала одним дружным рабочим организмом. В состав кафедры теперь входило две учебных лаборатории, три научно-исследовательских лаборатории, восемнадцать преподавателей (из них два профессора, семь доцентов), все с учёными степенями, девять адъюнктов, заместитель начальника кафедры кандидат технических наук доцент полковник В. И. Супрунов. Всего на кафедре было 49 офицеров и 34 гражданских работника. Я был рад. Наконец-то удалось сделать то, что нужно было сделать гораздо раньше.

Но мне недолго довелось руководить таким мощным научным коллективом с высоким научным потенциалом. В октябре 1989 года я уволился из Вооружённых сил по собственному желанию. Начиналось смутное время. Мою штатную категорию понизили до полковника, что давало возможность начальству в любой момент представить меня на увольнение по возрасту. Я не хотел оказываться в таком положении. Я добился того, к чему стремился много лет, к объединению двух родственных инженерных кафедр в одну кафедру боеприпасов. Я уходил из армии со спокойной совестью и с чувством исполненного долга.

 


 

[1] Марков Андрей Андреевич [2(14).6.1856 – 20.7.1922]. русский математик, специалист по теории чисел, теории вероятностей и математическому анализу. Академик Петербургской АН. Почётный профессор петербургского университета.

[2] Иоффе Абрам Фёдорович [19(29).10.1880 – 14.101960]. академик АН СССР, вице-президент АН СССР (1926 – 1929), (1942 – 1945). Герой Социалистического Труда (1955).

[3] Лукирский Пётр Иванович [1(13)ю12ю1894 – 16.11.1954]. Академик АН СССР (1946). Профессор Ленинградского политехнического института с 1945 г. Один из основателей эмиссионной электроники.

[4] Сена Лев Аронович (1907 – 1996). Профессор кафедры общей и экспериментальной физики физико-механического факультета Ленинградского политехнического института. Почётный член Российской академии естественных наук. Пережил всю блокаду Ленинграда. В 1951 году был по ложному доносу арестован и три года провёл в заключении.

[5] Кузьмин Родион Осиевич [10(22).11.1891 – 24.3.1949]. Член-корреспондент АН СССР (1946). Заведующий кафедрой математики Ленинградского политехнического института..

[6] Тучкевич Владимир Максимович [16(29).12.1904 – 24.7. 1997].Академик АН СССР (1970). Член Президиума (с 1971) АН СССР. Участник Гражданской и Великой Отечественной войн. Лауреат Ленинской (1966)и Сталинской (1942) премий, Герой Социалистического Труда. Директор Ленинградского Физико-технического института им. А. Ф. Иоффе (1967 – 1987).

[7] Лурье Анатолий Исаакович [6(19).6.1901 - ]. Член-корреспондент АН СССР (1960) Профессор (с 1935), заведующий кафедрой динамикт и прочности машин физико-механического факультета Ленинградского политехнического института.

[8] Калантаров Павел Лазаревич [7.7(25.6) 1892 – 2.12.1951]. Профессор (с 1932), заведующий кафедрой теоретических основ электротехники электромеханического факультета Ленинградского политехнического института. С 1936 по 1943 г. заместитель директора института, с 25.02.1943 г. директор Ленинградского политехнического института. В 1946 г. освобождён от обязанностей директора по собственному желанию и, будучи заведующим кафедрой, всё внимание сосредоточил на научно-педагогической и литературной работе. Является автором широко известного во время моей учёбы в институте учебника «Теория переменного тока».

[9] Гринберг Георгий Абрамович [3(16).6.1900 - ]. Член-корреспондент АН СССР (1946).. Лауреат Сталинской премии (1949). Профессор (с 1930), заведующий кафедрой математической физики физико-механического факультета Ленинградского политехнического института.

[10] Френкель Яков Ильич [29.1(10.2).1894 – 23.1.1952]. Член-корреспондент АН СССР (1929). Заведующий кафедрой теоретической физики Ленинградского политехнического института.

[11] Тер-Мортиросян Карен Аветович (28.9.1922-19.02.2005) Член-корреспондент Российской АН (2000 г.). Государственная премия (1968)

[12] Бонч-Бруевич Алексей Михайлович (1916-21.52006). Профессор (с 1963). Член-корреспондент АН СССР (1984). Лауреат Государственной премии ССССР. Его имя присвоено одной из малых планет (№12657) Солнечной системы (2001). С 1939 по 1946 гг. в Вооружённых силах СССР. Участник Великой Отечественной войны.

[13] Палеев Илья Исаакович (1901-1970), профессор (с 1942), заведующий кафедрой теплофизики Ленинградского политехнического института..

[14] Повх Иван Лукич (11.01.1909-1997), профессор (с 1954) кафедры Ленинградского политехнического института. Участник Великой Отечественной войны. Был ранен на Ленинградском фронте, на знаменитой Малой Дубровке. Заслуженный деятель науки и техники Укр. ССР. Член-корреспондент АН Укр. ССР

[15] Аглинцев Константин Константинович [4.4 (22.3.1905 – 21.8.1964]. Профессор (с 1941). Начальник отдела метрологии ионизирующих излучений Всесоюзного научно-исследовательского института метрологии им. Д. И. Менделеева (Палаты мер и весов, ВНИИМ). Участник первого испытания ядерного оружия в СССР. Автор первой отечественной монографии, посвящённой дозиметрии ионизирующих излучений («Дозиметрия ионизирующих излучений», первое издание 1955 г.)

[16] Бусленко Николай Пантелеймонович (15.02.1922 – 25.02.1977). Член-корреспондент АН СССР. Член АН Укр. ССР. Профессор (с 1962). Лауреат Государственной премии СССР (1966). Участник Великой Отечественной войны, полковник. Начальник НИИ МО СССР. Заведующий кафедрой прикладной математики Московского Института нефти и газа.

[17] Назаров Борис Иванович (14.01.1922-7.7.1999). Генерал-майор. Доктор технических наук, профессор. Начальник кафедры Военной академии им. Ф. Э. Дзнержинского (1960-1986). Заслуженный деятель науки и техники РСФСР (1976). Государственная премия (1986). Участник Великой Отечественной войны.

Hosted by uCoz