С первых дней своего существования кафедра проводила исследования, связанные с применением новых видов оружия. В научно-исследовательской работе участвовали как преподаватели, так и инженеры лаборатории. Постепенно рос научный потенциал коллектива, укреплялись научные связи с научно-исследовательскими учреждениями, проектными институтами войсковыми частями.

В первые годы своего пребывания на кафедре я практически не участвовал в научно-исследовательской работе кафедры и занимался завершением своей кандидатской диссертации. Появились мои первые публикации в «Известиях» Артиллерийской инженерной академии, где рассматривалось действие импульсной и непрерывной шумовых помех на радиолокационные взрыватели доплеровского типа. После защиты диссертации я наряду с преподавательской работой исследовал отдельные вопросы действия ядерного взрыва на элементы ракетного комплекса. Так, например, в 1960 году вышла моя статья (совместно с А. А. Симоновым) о тепловом действии взрыва на летательные аппараты. Занимался я также эффективностью поражающего действия групповых ядерных взрывов применительно к разделяющимся головным частям. Однако, все эти исследования носили частный характер, а я искал работу над серьёзной научной проблемой.

В открытой печати, в том числе и зарубежной, в те времена, в конце пятидесятых годов, искать было бессмысленно. Публикации о ядерных взрывах были под запретом. Учебные заведения имели доступ к закрытой литературе такой тематики, но в ограниченном объёме. Контролирующие органы боялись, что преподаватели могут проболтаться на занятиях. «Чем меньше знаешь, тем лучше спишь», такой был принцип. Тем не менее, в процессе совместной работы с курирующим нас научно-техническим управлением Генерального штаба Министерства обороны я выяснил, что наименее изученным вопросом является физика электромагнитного излучения ядерного взрыва в диапазоне радиочастот и его характеристики. Посоветовал мне заняться электромагнитным импульсом заместитель начальника отдела управления полковник Сергей Львович Давыдов.

Сергей Львович был незаурядным человеком. Он окончил Военную академию связи в Ленинграде и был направлен на Семипалатинский полигон, который только начал строиться. Он был автором прибора автоматики, который управлял подрывом ядерного заряда на вышке при первом испытании ядерного оружия. С помощью этого прибора он, находясь в бункере рядом с Берия, Курчатовым и другими руководителями проекта, с пульта отсчитывал обратное время и давал команду на подрыв. Сейчас он живая легенда. Лауреат Ленинской и Сталинских премий, кавалер многих высоких орденов. Узнав тогда, что я бывший политехник, сосед по его родной академии связи, он стал ко мне ещё более внимательным.

Я был свободен в выборе научного направления и решил последовать совету С. Л. Давыдова. Пришлось заново штудировать электродинамику. Пригодился конспект лекций А. И. Ансельма, который я привёз из Ленинграда. Получил доступ к кое-каким отчётам Министерства среднего машиностроения. Помог С. Л. Давыдов. В общем, набрал некоторый стартовый научный капитал. В первую очередь меня заинтересовали электрофизические свойства источника излучения − области взрыва, ионизированной гамма-квантами, нейтронами и тепловым излучением. Нужно было рассчитать состав частиц, кинетику процессов ионизации, электропроводность, характеристики поглощения электромагнитных волн. В доступной мне литературе такие расчёты отсутствовали (как позже выяснилось, тогда их ещё не существовало). Эти расчёты были довольно сложными и трудоёмкими, а вычислительных машин тогда в моём распоряжении не было, не было даже микрокалькуляторов. Поэтому мне приходилось считать на длинной логарифмической металлической линейке. Естественно, расчёты были грубые, но как оказалось позже, правильно отражающие динамику физических процессов. Эти исследования отвлекли меня от главной цели, исследования электромагнитного импульса. Я заинтересовался влиянием областей ядерных взрывов на распространение радиоволн. Оказалось, что ионизированные облака тропосферных взрывов заметно поглощают радиоволны в отдельных диапазонах частот и могут привести к нарушению радиосвязи. Особенно сильно это влияние оказывалось в случае высотных ядерных взрывов, когда время жизни ионизированных частиц и бета-электронов составляют часы. Я, для интереса, подсчитал, какое количество нужно выбросить кислорода в область высотного взрыва, чтобы связать электроны и тем самым уменьшить время прекращения радиосвязи. Учёл диффузию выброшенного на различных высотах кислорода. Оказалось, вполне приемлемые массы. После этого с больших высот взрыва я спустился в тропосферу и начал исследовать влияние облака взрыва на работу радиотехнических средств, установленных на беспилотных летательных аппаратах, в частности, на работу радиовзрывателей головных частей ракет, пролетающих через облако взрыва. Влияние оказалось существенным, но результаты мало кого заинтересовали. Тогда не было ещё разделяющихся на боевые блоки головных частей, и не рассматривался вопрос о нанесении групповых ядерных ударов. Влияние пылевого столба и облака ядерного взрыва вызывало затухание радиоволн только миллиметрового диапазона. Убедившись в бесперспективности дальнейших исследований, я вернулся к электромагнитному импульсу ядерного взрыва.

Механизмами генерирования электромагнитного импульса и расчётом его характеристик (амплитуды полей, их формы) занималось несколько институтов Академии наук и Министерства среднего машиностроения. Вели исследования по этим вопросам и научно-исследовательские институты Министерства обороны. С ними конкурировать мне было бесполезно, и я решил заняться вопросами защиты ракетных комплексов от этого поражающего фактора. Его называли сокращённо «ЭМИ». Николай Николаевич Миролюбов, который был моим научным руководителем кандидатской диссертации, одобрил мой выбор и согласился быть моим научным консультантом.

 Исследование проблемы электромагнитного импульса ядерного взрыва было связано с проведением полигонных испытаний ядерного оружия. На первом этапе проведения испытаний в Советском Союзе с 29.08.1949 г. по 03.11.1958 г. электромагнитному импульсу не придавали особого значения, рассматривая его как помеху полезных сигналов, несущих информацию о характеристиках заряда и параметрах поражающих факторов ядерного взрыва. Осциллограмм с записью ЭМИ было немного и явно недостаточно, чтобы согласовать расчёты (которых тоже было мало) с результатами наблюдений. В 1958 году Соединёнными Штатами Америки и Советским Союзом был объявлен первый мораторий на ядерные испытания.

В сентябре 1961 года в связи с обострившейся военно-политической ситуацией СССР вышел из моратория, и испытания ядерного оружия в атмосфере возобновились. Меня командировали на Семипалатинский полигон для участия в испытаниях. Сообщать о месте и цели командировки было запрещено. Об этом знал ограниченный круг должностных лиц. Условный почтовый адрес полигона был «Москва – 400». В связи с этим со мной произошёл забавный случай. Я отправил с полигона домой в Москву поздравительную телеграмму, и жена после моего возвращения долго пыталась выяснить, где я всё-таки пропадал около двух месяцев.

От академии нас было трое командированных, в том числе адъюнкт нашей кафедры капитан Анатолий Болятко, сын начальника Главного управления Генерального штаба генерал-полковника Виктора Анисимовича Болятко (аналог американского генерала Гровса из Манхеттенского проекта). Генерал-полковник Болятко в первые дни нашего прибытия на полигон посадил нас в машину и провёз по объектам, лично давая пояснения. После такого экскурсовода мне было не трудно попасть в испытательную группу ЭМИ и пристроиться на измерительные пункты, наименее удалённые от эпицентров взрывов. На этих площадках устанавливались осциллографы для записи принимаемых на антенны импульсов электромагнитного поля. Расстояния до эпицентров составляли несколько километров при тротиловых эквивалентах взрывов в десятки килотонн. Это были большие расстояния, где амплитуда ЭМИ составляла всего несколько В/м. На таких расстояниях ЭМИ не являлся самостоятельным поражающим фактором, способным вызвать необратимые изменения в аппаратуре и соединительных линиях связи. Имея в виду тенденцию повышения защищённости фортификационных сооружений к механическому действию взрыва, я считал необходимым приблизить регистрирующую аппаратуру к эпицентру взрыва, чтобы получить параметры электромагнитного импульса в ближней зоне, где действие ЭМИ могло быть существенным. Однако, нашей испытательной группе таких пунктов не выделили. Вскоре испытания в атмосфере были запрещены, и мы остались без экспериментальных данных о параметрах электромагнитного импульса в ближней зоне, на тех расстояниях от взрыва, где фортификационные сооружения выдерживали его механическое действие. Проведённые позднее расчёты показывали, что на расстояниях, где сооружения выдерживают механическое воздействие, ЭМИ может выводить из строя размещённые в них аппаратуру и электрооборудование.

Первый ядерный взрыв произвёл на меня неизгладимое впечатление. Сквозь тёмные очки я видел расширяющийся огненный шар и ощущал его жар. Затем начал подниматься пылевой столб и к нам стал приближаться фронтом ударной волны, который можно было наблюдать по движущемуся тёмному следу, созданному прижатой к земле травой. Последовал сильный толчок и грохот.

Через несколько часов после взрыва мы, одев на рты респираторы (марлевые «лепестки»), поехали на машине снимать показания.

Возвратившись с полигона, я начал заниматься электромагнитной стойкостью шахтных стартовых ракетных комплексов. Хотя работа на полигоне в 1961 году мне мало, что дала для исследований в выбранном мною направлении, но была очень полезной. Я практически освоил методы регистрации ЭМИ, познакомился с представителями различных научно-исследовательских институтов и их наболевшими вопросами и, самое, пожалуй, главное, побывал в положении работников полигона, когда в неприхотливых полевых условиях приходилось довольно интенсивно работать, так как взрывы производились довольно часто.

Исследование действия ЭМИ на шахтные ракетные комплексы я начал с построения модели сооружения шахтного типа. Сооружение представляло собой заглублённый в землю металлический цилиндр, окружённый армированным бетоном и покрытый снаружи гидроизоляцией. Размеры сооружения были во много раз меньше основной части энергетического спектра воздействующего электромагнитного поля. Вследствие этого задача была квазистационарной, и её можно было свести к определению тока в короткой антенне, а по току определить поле внутри сооружения. Трудность заключалась в определении влияния арматуры на ток. Мне удалось найти научно-технический отчёт одной американской фирмы, где при расчёте экранирующего действия сетки её ячейки представлялись в приближении электрических цепей в виде эквивалентных ёмкостей и индуктивностей. Оставалось только перейти от гармонических полей к импульсу, используя операторный метод и преобразование Лапласа. Интегралы не брались аналитически, но к тому времени уже была вычислительная машина типа БЭСМ, которую я и использовал. Были трудности также с учётом индуктивной составляющей сопротивления «шахта – грунт», но мне удалось их обойти. Эти модели и методы расчёта были впоследствии опубликованы в открытых изданиях («Электричество», 11, 1977; Электромагнитные помехи и помехозащищенность радиоэлектронной аппаратуры. – М.: Военная академия им. Дзержинского, 1996). Результаты проведённых исследований были подкреплены результатами измерений, проведённых на Семипалатинском полигоне в 1968 году на подземных ядерных взрывах. Я там находился в качестве руководителя испытательной группы от академии. Были выполнены измерения внутри трёх шахт различного типа. С учётом поправок на отличие ЭМИ подземного взрыва от наземного, результаты теории согласовались с натурными опытами. Подземные взрывы тоже впечатляют. При подземном взрыве вершина горы как бы делает глубокий вдох и выдох, после чего чернеет. За работы в области защиты фортификационных сооружений от электромагнитного импульса я в числе других получил премию Совета Министров СССР. Диплом и медаль лауреата мне вручили в тогда ещё Свердловском (ныне Андреевском) зале Большого Кремлёвского дворца.

Проводя расчёты для различных расстояний от центра взрыва, подбираясь всё ближе и ближе к его центру, было очевидно, что в области взрыва заметные электромагнитные наводки могут создаваться при взаимодействии гамма-излучения с материалами конструкции объекта и элементной базы. Гамма-кванты выбивают с поверхности облучаемого объекта электроны, количество выбитых электронов из различным веществ, входящих в состав объекта, различно, в результате чего между проводниками возникает так называемая радиационная разность потенциалов. Кроме того, по законам электродинамики направленный поток электронов генерирует электромагнитное поле. Проведённые мной оценки, а также эксперименты на импульсных ядерных реакторах показали, что при высотном ядерном взрыве на расстояниях, где механический удар мягкого рентгеновского излучения уже не поражает объект, последний может выведен из строя за счёт описанных эффектов, которые получили в дальнейшем название «внутренний электромагнитный импульс (ВЭМИ)». Насколько мне известно, до этого времени на эти эффекты не обращали внимания при изучении электромагнитных эффектов ядерного взрыва.

В исследовании ВЭМИ мне существенно помогли мои адъюнкты и соискатели Э. Д. Редько, В. А. Тихонов, Ю. Н. Бородин. При их активном участии были установлены связи с ведущими научными организациями, занимающимися проблемой ЭМИ и заинтересованные результатами наших оценок внутренних электромагнитных полей, возбуждённых действием жёсткого рентгеновского и гамма- излучения. Мы проводили многочисленные эксперименты во ВНИИЭФ (Арзамас-16, позднее Саров) в лаборатории В. А. Цуккермана и во Межведомственно центре радиационных исследований под Москвой. Одновременно с этим нами исследовалось экранирующее действие оболочек, находящихся в ионизированном воздухе. Результаты, к сожалению, могли публиковаться только в закрытой литературе. В исключительных случаях нам давали разрешения на участие в конференциях и на публикацию в открытых периодических изданиях.

Исследование традиционного, внешнего, ЭМИ перешло в стадию испытаний аппаратуры на электромагнитную стойкость, и потеряло для меня научную привлекательность. Мы занимались этим вопросом лишь в интересах промышленности, облучая полем объекты небольших размеров на собранной инженерами учебной лаборатории разрядной установке с батареей конденсаторов и катушками Гельмгольца. Такую работу кафедра вела по договорам с предприятиями. Наличных денег мы за это не получали, но предприятия нам оплачивали командировки, покупку материалов и снабжали нас современными приборами, которые мы использовали не только для исследований, но и в учебном процессе. Работать на разрядной установке приходилось в вечернее время или даже ночью, так как при её срабатывании подсаживалась сеть и помеха шла по проводам по всей академии. Работа по договорам давала нам возможность проводить поисковые исследования, которые не всегда интересовали заказчиков.

К концу шестидесятых годов кафедра заняла одно из ведущих мест в стране в области исследований электромагнитных явлений, сопровождающих ядерные взрывы. Результаты исследований электромагнитных помех, создаваемых импульсами гамма-излучения высокой интенсивности, получили признание во всех научных учреждениях, занимающихся этой проблемой. Меня включали в различные комиссии по оценке стойкости вооружения к действию ядерного взрыва. В комиссиях я начал работать ещё адъюнктом.

Мое непосредственное участие в научно-исследовательской работе, связанной с длительными командировками, практически прекратилось с тех пор, как я был назначен начальником кафедры и время, отводимое мной на научную работу, сократилось. Должность начальника кафедры в военном учебном заведении это совсем не то, что заведующий кафедрой в гражданском вуз¢е. Начальник кафедры в академии это в первую очередь, как мне постоянно внушали мои старшие начальники, командир со всеми вытекающими отсюда последствиями. Начальник кафедры, как и любой воинский начальник, отвечает за воинскую дисциплину, за выполнение требований уставов подчинённым личным составом и за их «моральный облик», вообще за всё, что делается на кафедре. Мне, будучи начальником кафедры, неоднократно приходилось вытаскивать своих офицеров из комендатуры, задержанных в пьяном виде, или за другое грубое нарушение дисциплины. Приходилось разбираться с жалобами жён офицеров на своих мужей. Если это были хорошие офицеры, случайно попавшие в неприятные истории, я их старался защитить и по возможности не предавать дело огласке, чтобы оно не дошло до старших начальников. Но с пьяницами, несмотря на стремление старших начальников не «выносить сор из избы», т. е. из академии, поступал решительно. Выносил дело на суд офицерской чести, который мог ходатайствовать о снижении в воинском звании и даже об увольнении из рядов Вооружённых сил. Думаю, что поэтому меня не представляли к генеральскому званию около двух лет, хотя штатная должностная категория была «генерал-майор».

Мои начальники не требовали, чтобы я сам всем занимался, важно было так организовать работу, чтобы даже в моё отсутствие все шло так, как будто бы я нахожусь на месте. Мне это удавалось. У меня был заместитель, был секретарь партийного бюро кафедры, были старшие преподаватели, преподаватели, инженеры, на которых я мог положиться. Мне очень повезло с коллективом. Но некоторые вопросы я должен был решать сам. Я должен был лично прибывать к старшим начальникам, когда требовала обстановка. Если я часто отсутствовал, это вызывало справедливое недовольство – некоторые вопросы нужно было решать оперативно. В такой обстановке свою главную задачу я видел в поддержании высокого авторитета кафедры в академии и во внешних организациях. Для этого необходимо было быть в первых рядах в области учебного процесса и в области научных исследований.

Много времени отнимала работа, не связанная непосредственно с должностными обязанностями и недооцениваемая непосредственными начальниками. Я состоял членом нескольких специализированных советов по присуждению учёных степеней, в том числе в совете при нашей академии, где я был заместителем председателя, а потом и председателем. В течение пятнадцати лет, вплоть до ухода с военной службы, работал председателем Государственной комиссии по испытаниям подвижных ракетных комплексов на стойкость к действию электромагнитного импульса ядерного взрыва. Являлся членом Совета по радиационной физике твердого тела АН СССР и членом Координационного научно-технического совета по надежности и радиационной стойкости. Привлекался к проверке военных училищ и научно-исследовательских институтов.

Наиболее ответственной была работа председателем Государственной комиссии по испытаниям подвижного ракетного комплекса. Испытывали комплекс «Пионер», прототип теперешнего «Тополя». Головной организацией, представлявшей на испытание комплекс был Московский институт теплотехники. Тогда генеральным конструктором был Надирадзе. С ним я лично дело не имел, общался с его заместителями. Его заместитель по испытаниям Г. А. Ясинский был в комиссии моим техническим руководителем (по существу заместителем по испытаниям). В комиссию входили представители всех предприятий-разработчиков, представители Ракетных войск, Научно-исследовательских институтов, КБ «Импульс» и др. В составе комиссии был от МИТ включён Лев Семёнович Соломонов, брат нынешнего Генерального конструктора МИТ Юрия Соломонова. От Генерального конструктора Н. А. Пилюгина в комиссию был включён моим заместителем профессор Борис Ефимович Бердичевский (он был заместителем Пилюгина). Всего в состав комиссии входило около двадцати человек. Я специально выделил Л. С. Соломонова и Б. Е. Бердичесвского, поскольку они часто задавали тон работы комиссии. Если Соломонов очень помогал конструктивной работе и способствовал созданию рабочей атмосферы, то Бердичевский заводил бесконечные и, зачастую, беспредметные споры, цепляясь за мелочи, не имеющие значения. Решения комиссии откладывались для доработки. Время шло. Оказывалось, что дорабатывать не было необходимости. Принималось решение. На следующем этапе работы повторялось то же самое. К сожалению, я, в соответствии с положением о работе комиссии, не имел право принять на свою ответственность волевое решение, если один из заместителей его не поддерживает.

Таким образом, дополнительных нагрузок было достаточно. Справляться с обязанностями мне помогали мой заместитель. В разное время ими были А. А. Алатырцев (в последующем генерал-майор, начальник кафедры), полковник А. А. Булавин (в последующем начальник кафедры), полковник В. В. Супрунов (в последующем начальник кафедры), полковник Бородин Ю. Н. Кафедра работала бесперебойно.

 Мы издавали учебную литературу, которая использовалась не только в академии, но и в других высших учебных заведениях. В научной работе мы продолжали поиски в новых направлениях, связанных с оружием на новых физических принципах. У нас сформировалось научное направление – физика процессов, протекающих при высокой плотности энергии. Мы выступали с докладами на научных конференциях. Я принимал активное участие в заседаниях научно-технического комитета Ракетных войск и Министерства обороны. Короче говоря, старался показать, что коллектив кафедры работает и выдаёт результаты.

Не имея возможности много времени уделять научно-исследовательской работе, я ограничивался поиском новых идей и возможности их реализации. Если они представляли практический интерес, то я формулировал тему кандидатской диссертации и сажал на эту тему адъюнкта. Постоянно с ним общаясь (я, обычно, не менее, чем раз в неделю встречался с адъюнктами), подсказывая пути решения, удавалось сделать интересную работу. Продуктивным оказалось исследование создания новых типов боеприпасов, при взрыве которых генерировалось мощное импульсное электромагнитное поле. Это поле в принципе могло подавлять или полностью выводить из строя систему связи и управления. Имея в виду высокую чувствительность микроэлектронной элементной базы, можно было предполагать, что даже относительно низкие поля вызовут нарушения в работе радиоэлектронной аппаратуры. Такие боеприпасы были условно названы электромагнитными и относились к средствам поражения нелетального (функционального) действия. Исследовались два принципа генерирования электромагнитного импульса. Первый заключался в создании ядерного боеприпаса с повышенным выходом ЭМИ. Увеличение энергии, приходящейся на электромагнитное излучение, достигалось преобразованием нейтронов ядерного взрыва в гамма-кванты. Это преобразование происходило в конвертере путём реакции (n,g). Второй принцип состоял в использовании взрывомагнитного генератора, который был предложен А. Д. Сахаровым. В дальнейшем мы стали более детально заниматься боеприпасами с взрывомагнитным генератором. Проводили экспериментальные исследования в бронекамере, где подрывали кумулятивные оболочки химического взрывчатого вещества, обжимающие проводящие сферы и лайнеры. Главная трудность заключалась в повышении мощности излучения. Первичное поле, генерируемое взрывомагнитным генератором, имело довольно большую длительность, и электромагнитный импульс имел низкочастотный спектр. Задачей являлось преобразовать спектр в высокочастотный. В этом случае можно было получить мощность излучения, достаточную для поражающего воздействия на расстояниях, соизмеримых или даже превышающих радиус поражения взрывом химического ВВ эквивалентной массы. Для этого мы использовали обострение импульсов − метод, широко применяемый в технике высоких напряжений. Позднее рассматривалось создание СВЧ-оружия с использованием виркаторов. Работы по электромагнитным средствам поражения реализовались в десятке изобретений (не знаю использовались ли они какими-либо другими организациями, тогда на это не обращали внимания). Были успешно защищены три кандидатских и одна докторская диссертация. Мы просили поддержки исследований у Министерства обороны, не средствами, мы их зарабатывали сами по договорам, а кадрами – просили дать штатные единицы для создания научно-исследовательской лаборатории. Но безуспешно. Только много позже, когда американцы применили в Югославии «электромагнитные бомбы», а я был уже гражданским человеком, один из бывших членов научно-технического комитета, тоже уже в отставке, признался, что напрасно не поддержали наши работы. От них осталась только книга «Взрывные магнитокумулятивные генераторы», написанная мной в соавторстве с моим адъюнктом, защитившим по этой проблеме и докторскую диссертацию И. Н. Гришняевым. Он в период перестройки бросил науку и перешел на работу в «Росвооружение», где торгует оружием. Прибыльное дело.

Работать в науке мне стало ещё сложнее, когда я получил звание генерал-майора. Больше представительства на всяких скучных собраниях и совещаниях, участие в парадах на Красной площади. Я отходил около десятка ежегодных парадов и, кроме того, прохождений торжественным маршем на похоронах членов Политбюро. Ходили мы в командной группе во главе полка академии за её начальником. Нас было три генерала, специально подобранных по росту. Много времени занимала подготовка к параду. За два месяца до парада начинались тренировки. На первом месяце, когда проводилась одиночная строевая подготовка, прохождение в составе шеренг и «сколачивание коробок» из батальонов, командную группу редко привлекали к тренировкам. За месяц до парада мы были на тренировках ежедневные с 16 до 18 часов, кроме субботы и воскресения. Устраивались также гарнизонные репетиции; обычно две на Ходынском поле и одна ночная на Красной площади. На каждой репетиции войска проходили мимо трибуны по два - три раза. В тренировках к параду был и свой плюс. Во-первых, движение на свежем воздухе (если считать в Москве воздух свежим). Во-вторых непосредственное общение в неформальной обстановке с заместителем начальника академии, который входил в командную группу. Можно было обсудить и решить ряд вопросов.

С начала восьмидесятых годов на кафедре развёртываются исследования по физико-техническим проблемам ядерной безопасности. Работы начались по инициативе начальника управления Ракетных войск, поставившего перед кафедрой актуальную для войск и промышленности задачу. Для её решения на кафедре был сформирован небольшой по численности научный коллектив. Учитывая важность исследований, при кафедре была образована научно-исследовательская лаборатория. Силами этой лаборатории кафедра проводила теоретические исследования, модельные эксперименты и натурные испытания стойкости боеприпасов к воздействию обычного оружия, и их безопасности в аварийных ситуациях. Разрабатывались средства защиты ядерных головных частей от огневых средств поражения. Результаты были доложены мной Заместителю Главнокомандующего Ракетными войсками стратегического назначения генерал-полковнику Ю. А. Яшину на сборах командного состава войск, продемонстрированы реальной стрельбой по боевым блокам и получили одобрение. Проведённые исследования заложили основу нового учебного направления подготовки специалистов по ядерному вооружению и позволили поставить новый раздел курса, посвящённый ядерной безопасности. По материалам проведённых исследований были защищены две докторские диссертации, И. Т. Севрюковым и А. С.Баланкиным. О Баланкине следует сказать особо.

Александр Сергеевич Баланкин до перехода в академию работал в области физики твердого тела, и теоретические проблемы поведения материалов при ударе и взрыве были ему ближе вопросов, связанных с электродинамикой взрыва. Учитывая это, мы с начальником лаборатории И. Т. Севрюковым решили поручить ему разработку теоретических вопросов стойкости ядерных безопасности к удару и взрыву. В результате А. С. Баланкин стал в научно-исследовательской лаборатории ведущим специалистом, теоретиком в области ударного разрушения и деформирования твердых тел. Мы создали благоприятные условия для работы ученого. А. С. Баланкин практически сам распоряжался своим временем. Я, убедившись, что он время зря не тратит, этому не препятствовал. Вначале приходилось слегка направлять работу в нужное для практики русло, но затем он работал самостоятельно и очень продуктивно. Достаточно сказать, что он за время работы в академии опубликовал один и в соавторстве около двадцати статей в журналах союзного масштаба, таких, как, например, «Журнал технической физики», где он был в течение 1986 – 1991 г.г. постоянным автором. Он разрабатывал выбранное по собственной инициативе новое научное направление в синергетике и издал в 1991 году (издание МО СССР) оригинальный научный труд «Синергетика деформируемого тела. Основы теории динамической прочности». Этот труд явился результатом его исследований, составивших содержание докторской диссертации. Он защитил диссертацию на соискание ученой степени доктора физико-математических наук на специально сформированном совете в академии им. Дзержинского (действующие в академии советы не имели права принимать к защите диссертации в области физико-математических наук). Я с большим удовлетворением, как председатель, вёл заседание совета, где блестяще защищал диссертацию ученый нашей кафедры, в становлении которого есть и моя доля участия.

Кроме «Синергетики деформируемого тела» и научных статей им написаны и изданы Министерством обороны ССССР «Кинетическая теория кумуляции» (1989 г.) и «Физика высокоскоростного удара» (1990 г.), обе книги в соавторстве. В 1991 году А. С. Баланкину после выступления с докладом на одном из международных научных семинаров мексиканскими участниками семинара было предложена научно-педагогическая работа в одном из высших учебных заведений Мексики. Он согласился на это предложение, и с той поры работает в Мексике. Не думаю, что он уехал из материальных соображений, так как его жена работала на предприятии мясной промышленности. Я его видел в Москве, когда он приезжал из Мексики и заходил в академию. Как его пускали без допуска, не знаю. В начале 2003 года в газетах появилась заметка, что мексиканский учёный доктор А. Баланкин, эмигрант из России, работавший в Военной академии им. Дзержинского (так прямо и было написано), получил за свои научные труды самую престижную награду - премию Президента Мексики. После этого по нашему телевидению передавалась его беседа с тележурналистом. Академию он упомянул как рядовой эпизод в его биографии. Конечно, что значит работа в академии в сравнении с Мексикой, где у него есть свой большой красивый особняк, который показали по телевидению.

В 1987 году наша кафедра и кафедра, близкая к нам по направлению и постоянно оппонирующая нам, объединились. Это было безусловно полезно. До этого были бесконечные споры о разделе учебных дисциплин и, соответственно, часов в одном учебном плане, так как обе кафедры готовили военных инженеров по одной специальности. Наша кафедра была ответственной за подготовку специальности и имела преимущества. Объединение кафедр устранило повод для конфликтов, создало спокойную работу преподавательскому составу и начальству. Я был назначен начальником этой объединённой кафедры. Главной моей задачей являлось создать здоровый климат в этом большом объединённом коллективе. Первое время мои старые коллеги даже иногда обижались на то, что я, якобы, более доброжелательно относился к пришедшим к нам преподавателям. Было трудновато, но вскоре кафедра стала одним дружным рабочим организмом. В состав кафедры теперь входило две учебных лаборатории, три научно-исследовательских лаборатории, восемнадцать преподавателей (из них два профессора, семь доцентов), все с учёными степенями, девять адъюнктов, заместитель начальника кафедры кандидат технических наук доцент полковник В. И. Супрунов. Всего на кафедре было 49 офицеров и 34 гражданских работника. Я был рад. Наконец-то удалось сделать то, что нужно было сделать гораздо раньше.

Но мне недолго довелось руководить таким мощным научным коллективом с высоким научным потенциалом. В октябре 1989 года я уволился из Вооружённых сил по собственному желанию. Начиналось смутное время. Мою штатную категорию понизили до полковника, что давало возможность начальству в любой момент представить меня на увольнение по возрасту. Я не хотел оказываться в таком положении. Я добился того, к чему стремился много лет, к объединению двух родственных инженерных кафедр в одну кафедру боеприпасов. Я уходил из армии со спокойной совестью и с чувством исполненного долга.