Фёдоров Ф.Ф.   Августовский набор

Содержание

ПРОЛОГ

Накануне 175-летия Военной ордена Ленина и ордена Суворова первой степени инженерной артиллерийской академии имени Ф.Э.Дзержинского (ныне академии Петра Великого) состоялась встреча выпускников первого послевоенного набора 1945 года и спецнабора 1953 года. Объединило выпускников этих наборов то, что после академии они служили в заказывающих управлениях вооружения, в научно-исследовательских институтах, на научно-испытательных полигонах и в частях Войск противовоздушной обороны страны. Я был из спецнабора.

Со смешанным чувством радости и грусти вглядывались мы в лица однокурсников, с которыми сорок пять лет назад здесь, в стенах академии, торопливо переходили по коридорам «коробочки» из одной аудитории в другую, маршировали на плацу перед корделожей, спали на двухярусных койках в Суворовском зале. Многие из тех молодых ребят уже ушли в мир иной, а те, кто остался, изрядно «повзрослели» за эти годы.

В актовом зале начальник академии рассказывал нам о трудностях, которые обрушились на академию в период перехода от «развитого социализма» к капитализму, а я смотрел в простенки между высокими окнами зала, где на мраморных досках красовались фамилии выпускников, окончивших академию с Золотой медалью. Среди них могла быть и моя фамилия, но …

ВОЕННАЯ РЕФОРМА

В послевоенные годы страна перевооружала свою армию. Это была действительно глубокая и всесторонняя военная реформа. Прошли испытания первой атомной и первой водородной бомбы. Разрабатывались и принимались на вооружение баллистические ракеты, радиолокационные станции, средства автоматического управления оружием и войсками. Под Москвой невиданными темпами возводились два кольца противовоздушной обороны столицы, оснащаемые самыми совершенными для того времени зенитными ракетными комплексами. Создавались новые рода войск и виды вооруженных сил. Армии срочно и в большом количестве требовались офицеры-инженеры по специальностям, которых не знали до того военные академии. Одним из путей решения кадровой проблемы был призыв в армию и зачисление на старшие курсы академий студентов лучших технических ВУЗов, имевших у себя военные кафедры.

Весной 1953 года я заканчивал четвертый курс Ленинградского политехнического института имени М.И.Калинина. В один из тех дней в институте появилась какая-то комиссия. Её разместили в комнате парткома института и стали приглашать туда по-одному студентов четвертого курса. Дошла очередь и до меня. Меня спросили, хотел бы я завершить получение высшего образования не в институте, а в военной академии. Я отказывался, говорил, что полюбил свою специальность, уже настроился на работу после института. Меня успокаивали: я буду продолжать учиться по той же специальности, впереди меня ждет увлекательная работа. Что конкретно я буду изучать и где работать – не говорили. На прощание мне сказали: «Мы учтем Ваше желание остаться учиться в институте. Возможно, оно совпадет с нашим решением».

Закончилась весенняя экзаменационная сессия. Ребята сдали государственный экзамен на военной кафедре и разъезжались на летние каникулы. Но нас, прошедших собеседование, на каникулы не отпускают. Только на электромеханическом факультете таких набралось человек тридцать. Наконец нам объявили приказ Министра обороны о призыве в добровольном порядке в армию, присвоении воинского звания «техник-лейтенант» и зачислении на пятый курс Артиллерийской академии.

В начале августа 1953 года нас привезли в Москву. Там на вокзале ожидали крытые грузовики. После непродолжительной поездки по городу машины въехали с Солянки в ворота академии и остановились перед широкой лестницей с пушками по бокам. Начиналась наша военная служба и новая жизнь.

АКАДЕМИЯ

Наш спецнабор называли «августовским». До этого уже был один спецнабор – «февральский». Академия хорошо подготовилась к приему нового пополнения. Заранее были сформированы учебные отделения, по возможности, каждое из студентов одного города. По записям в личных делах подобрали командиров отделений из числа тех, кто проявил себя в институте на комсомольской или другой общественной работе. Учебные отделения объединялись в курсы. Старшиной курса назначали тоже студента, как правило, уже служившего в армии. Начальниками курсов и факультетов были офицеры – штатные сотрудники академии.

Факультет поначалу назывался шестым, а потом – четвертым. Начальник факультета – генерал Нестеренко А.И. Начальник курса – майор Архипкин М.В. Старшиной курса назначили Новожилова Ю.И.. Студентов электромехаников Ленинградского политехнического института зачислили в одно учебное отделение. Командиром отделения назначили Елистратова Михаила Ростиславовича. Меня же оторвали от однокурсников и назначили командиром другого отделения, сформированного из студентов Киевских и Харьковских ВУЗов и Московского энергетического института.

Освоиться в чужом коллективе всегда непросто. Войти в незнакомый коллектив командиром – непросто вдвойне. А что такое командовать вчерашними студентами, органически не воспринимавшими воинской дисциплины, знают только командиры учебных отделений да многострадальные начальники курсов и факультетов спецнабора.

Последние дни августа мы обживались в академии перед началом учебного года. Нас держали на казарменном положении. Жили мы всем набором в Суворовском зале академии. Каждому отделению свой ряд двухярусных железных коек с тумбочками – одна на двоих. Уже на следующий день по прибытии нас обмундировали. Форма одежды сохранилась тогда от последних лет войны. Хлопчатобумажная (ХБ) цвета хаки гимнастерка и бриджи, хромовые сапоги, фуражка с козырьком-аэродромом, ремень с портупеей. Вот так нас поначалу и одели.

Воевать мне не довелось – к началу войны мне не исполнилось ещё и 14 лет. Но война безжалостно прошла через мою жизнь и оставила свой неизгладимый след. На мою долю выпало пережить бомбежки, минометные и артиллерийские обстрелы (фронт четыре раза прокатился через меня), ужас и безысходность немецкой оккупации.

Первый раз это было в октябре-декабре 1941 года под Москвой на Волоколамском шоссе. Отец мой перед войной работал ветеринарным врачом на Глебовской птицефабрике. Это километров десять от Истры и Нового Иерусалима в сторону Волоколамска. В июле сорок первого отца – военветврача третьего ранга – призвали в армию и через месяц отправили на фронт. Погиб он в феврале 1943 года.

Осенью сорок первого мать со мной, сестрой – на три года моложе меня и годовалым братишкой пыталась эвакуироваться в Барнаул, но не успела. Билеты на поезд у нас были на 22 октября, а 20 октября Москва была объявлена на осадном положении. Въезд и выезд из неё прекратились. Немцы захватили нашу местность в двадцатых числах ноября и были выбиты в середине декабря в ходе наступления наших войск под Москвой.

Отступая, немцы сожгли почти все дома в деревнях и поселках. Полностью сожгли город Истру. Взорвали собор в Новоиерусалимском монастыре. Порезали всех коров, коз, птицу. Не оставили ничего, пригодного для еды. Обездоленным жителям освобожденных от оккупации районов разрешили выехать к своим родственникам в другие места страны. Мать с нами – детьми поехала в станицу Лабинскую Краснодарского края к своим родственникам.

А летом 1942 года немцы прорвали Южный фронт и захватили Северный Кавказ. Мы второй раз попали в оккупацию.

В 1944 году я пытался поступить в Краснодарскую спецшколу ВВС. Были тогда такие военные учебные заведения, которые давали среднее школьное образование и готовили к поступлению в военные училища. Меня не приняли. Не прошел медицинскую комиссию. Неуравновешенная нервная система. А какой она могла быть тогда после двух оккупаций и «похоронки» на отца?

С завистью смотрел я на подтянутых мальчишек, шагавших по улице строем в пилотках, в затянутых ремнями гимнастерках, брюках с голубым кантом, с узенькими погонами курсантов спецшколы на плечах.

И вот на мне настоящая военная форма. Начальник курса (за глаза мы звали его «папа Архипкин») научил нас одним движением рук складывать гимнастерку на стуле перед койкой, вешать шинели («шинэлки», как он говорил) так, чтобы все они глядели на вас правым погоном, заправлять койки без единой морщинки.

В один из дней нас повели в лабораторный зал в цокольном этаже здания академии. Только тогда мы поняли, что будем изучать и чем заниматься. То, что мы увидели, произвело на нас ошеломляющее впечатление. В зале на постаментах лежала немецкая баллистическая ракета «ФАУ-2». Вдоль стен развешаны длинные плакаты со схемами электрической, пневматической и гидравлической систем ракеты. Потом, во время занятий и на экзаменах мы бегали вдоль этих схем, показывая указкой, где срабатывает реле, где его контакты замыкают цепи пиропатрона, где пневмоклапан открывает воздушную магистраль шар-баллона и т.д. Сейчас и не представить, как мы разбирались во всём этом.

Занимались мы напряженно. Не меньше шести часов в день лекционные и лабораторные занятия. После обеда и до вечера – самоподготовка в тех же аудиториях. В академию отбирали не худших студентов из лучших ВУЗов страны. Полученные в институтах знания преподаватели академии углубили, дополнили новыми. Наш курс специализировался на автоматических системах управления – гироскопические приборы, автопилоты, радиокорректоры траектории полета ракеты, системы электро- и пневмопитания борта. Ведущей для нашего курса была кафедра полковника Шаталова А.С. с сильным коллективом ученых-преподавателей. Теплые воспоминания оставили о себе преподаватели подполковники Солодов А.В., Бусленко Н.П., Сосюра О.В. Была среди преподавателей женщина - Ильина А.А. Она не была военнослужащей, но когда входила в аудиторию, я поднимал своё отделение командой «Товарищи офицеры!» и отдавал ей рапорт: «Товарищ старший преподаватель! Отделение 14 к занятиям готово. По списку 24 человека. Присутствуют 24. Командир отделения лейтенант Федоров».

Изучали мы теорию автоматического регулирования, теорию вероятности, баллистику. На громоздких тихоходных электромеханических вычислительных машинах Рейнметалл рассчитывали траектории полета ракет методом последовательного приближения. Это когда число неизвестных переменных величин больше числа уравнений, описывающих движение ракеты. Надо было произвольно задавать значения одних неизвестных, решая уравнения находить другие, через них уточнять первые и так много-много раз, пока не будет достигнута приемлемая точность расчета. Представляю, как просто делаются эти расчеты сегодня на современных компьютерах.

Моё отделение занимало первое место на курсе по успеваемости. Я обнаружил любопытную вещь. Оказывается, проведенное во-время служебное совещание с личным составом отделения действительно поднимало ответственность каждого и это заметно сказывалось на результатах экзаменов. Похожий эффект давали беседы перед отпуском о том, что гражданские с большим уважением и полным доверием относятся к офицерам (тогда это действительно так и было) и как важно не обмануть это доверие, не уронить своего достоинства. После таких бесед мои лейтенанты возвращались из отпуска без единого замечания. Для вчерашних студентов это было не просто.

Академия ни до, ни после не видела такой массы трудно управляемых слушателей. Офицерское жалование освободило дикие инстинкты, сдерживаемые раньше скромной студенческой стипендией. Лейтенанты захаживали в рестораны, что нам строжайше запрещали. Попадали в комендатуру. Случались чрезвычайные происшествия. Один лейтенант перелазил через ограду на каком-то кладбище и напоролся на острую пику оградки. Другой повесился на дереве после нескольких дней беспробудного пьянства. После нам прочли на служебном совещании записи из его блокнота. Он подробно описал свои похождения последних дней и оставил предостережение тем, которые «шляются по ресторанам и напиваются как свиньи». Прокутив все свои деньги, он уехал на электричке за город и там повесился.

Когда неприятности случались на нашем курсе, нас собирал «папа Архипкин» и распевным голосом говорил: «… и запил он го-о-орькую!»

Моё отделение бог миловал. Ребята подобрались хорошие. Дружеские отношения сложились у меня с помощником командира отделения Рогожкиным И.Е., комсоргом Кавешниковым Е.А., с Фадеевым А.И., Макаровым А.Н., Ходыревым Ю.И., Ржавским Ю.Г. и другими ребятами. Шариков Ю.В. (светлая ему память – он умер от лимфолейкоза на следующий год после окончания академии) помог мне сдерживать Серова В.П., которого подмывало все время на какое-нибудь озорство. С Юдиным Геннадием Петровичем и Боровковым Гелием Васильевичем мы и после академии долго поддерживали добрые отношения. Много помогал мне в академии и после её окончания парторг курса Игорь Александрович Солнцев. Мы вместе с ним прошли все тридцать лет военной службы. Дружили семьями. И сейчас нас связывают дружеские отношения. Только Леха Скрипник из Украины изрядно попортил мне нервы в академии. Нет, он не пьянствовал и не бегал в самоволку. Но был ужасным нытиком: «А почему я? А зачем? А кем не положено?» После окончания академии его направили служить на полигон в Капустин Яр под Сталинградом. Когда мне позже случалось упомянуть Скрипника при встречах с офицерами из Капустина Яра, они оживлялись: «А, Скрипник – знаем такого!»

Новый образ жизни, высокая требовательность к нам, необходимость контролировать каждый свой шаг – держали наши нервы в большом напряжении. Неудивительно, что случались срывы. В таких условиях очень нужно было чье-то участие и поддержка. И такая поддержка была. К нам в аудиторию на самоподготовку или в Суворовский зал, где мы жили, часто заходил преподаватель Сосюра О.В. – сын известного украинского поэта. Он просто, по-человечески беседовал с нами. Что-то рассказывал, советовал. Несмотря на разницу в возрасте, а главное - в званиях (он подполковник, а мы зеленые лейтенанты) мы чувствовали себя с ним легко и свободно. Это успокаивало, возвращало веру в себя.

Прошли два зимних семестра. Предстояла войсковая практика и две производственные практики на оборонных заводах. Весь спецнабор эшелоном отправили в Капустин Яр на испытательный полигон Вознюка. Был такой начальник полигона баллистических ракет. Уезжали мы с Павелецкого вокзала. Наши чемоданы отвезли на вокзал на машинах, а мы шли строем по улицам Москвы под духовой оркестр.

КАПУСТИН ЯР

На полигоне мы жили в палаточном городке. Стояла жара. Для сохранения водо-солевого баланса в организме в обед давали соленую селедку. Чтобы уберечь нас от дизентерии, в корыто рукомойника подсыпали хлорную известь. Так и осталась в памяти селедка с запахом хлорки.

Ещё запомнились длительные ночные подготовки ракет к пуску. Баки ракеты, стоящей вертикально на стартовом столе, заправляли из автоцистерны жидким кислородом и пищевым спиртом. После заправки толстый шланг, заполненный спиртом, офицеры стартовой команды осторожно отсоединяли от ракеты и цистерны и уносили «живительную влагу» к себе. Спирт в камере сгорания двигателя поджигался электрическим разрядом. Перед стартом солдат забирался в камеру сгорания и устанавливал в ней крестовину с электрическими проводами. Стоит ему помешкать там, и он выпадает из сопла двигателя, надышавшись парами спирта, сочащегося из форсунок.

К подготовке ракет нас не допускали. Мы ходили только вокруг и наблюдали за работой боевого расчета. Главной моей заботой было следить, чтобы кто-нибудь из моего отделения не уснул в траве и не попал под колеса автозаправщика.

Как-то вечером, когда солнце уже опустилось за горизонт и последними лучами подсвечивало снизу облака, мы увидели высоко в небе самолет. Наперерез ему, оставляя белый след, стремительно летел другой самолет. Мы знали, что по соседству располагается зенитный полигон с аэродромом, и ожидали увидеть воздушный бой. Но самолеты столкнулись и взорвались. Авиакатастрофа? Тогда мы не догадывались, что стали впервые свидетелями поражения самолета-мишени зенитной управляемой ракетой. И уж конечно не подозревали, что многим из нас придется в будущем участвовать в разработке и испытаниях таких ракет.

В один из воскресных дней нас повезли на грузовых машинах купаться на Ахтубу. На обратном пути колонна машин остановилась в жилом городке полигона. В кабине машины, которая везла моё отделение, сидел начальник курса. Но не «папа Архипкин». К этому времени начальником нашего курса был уже подполковник Орехов К.Г. Один из его коллег предложил ему остаться в городке – в военторг завезли свежее пиво. Начальник сказал мне: «Садись на моё место». Я пересел из кузова в кабину.

Колонна двинулась дальше. За городком «бетонка» долго тянется почти параллельно железнодорожной ветке, по которой на зенитный полигон завозят грузы. Потом «бетонка» резко поворачивает вправо через неохраняемый железнодорожный переезд и уходит в степь на полигон Вознюка. Наша машина шла где-то в середине колонны. Впереди правее нас по железнодорожной ветке двигался хвостом вперед грузовой состав. Колонна неспешно обогнала состав и машины одна за другой проезжали через переезд. Когда дошла очередь нашей машины, состав уже подходил к переезду. Вот проскочила переезд последняя перед нами машина. Я смотрю вправо на состав и вижу, что мы уже не успеваем проехать. Уверен, что и солдат-водитель это видит. Вот он сбросил скорость. Подползает к рельсам. Сейчас он нажмет педаль тормоза … Но он жмет на педаль газа и машина выпрыгивает на железнодорожное полотно. Я кричу: «Стой!» Отрываю взгляд от состава и поворачиваюсь к водителю – он смотрит на дорогу через опущенное стекло левой дверцы (лобовое стекло всё в трещинах) и состава не видит. По моему окрику солдат глянул вправо, резко затормозил и успел вывернуть «баранку» влево.

Товарная «теплушка» с кондукторской площадкой ударила буфером в скат переднего колеса нашей машины. Я успел отодвинуться от дверцы, но всё же получил удар по щеке. Разбилась стеклянная фляжка у меня на поясе. Подножка кондукторской площадки вагона подцепила машину и поволокла её за собой. Развернутые влево передние колеса уберегли машину от опрокидывания. Как мы проехали рядом с составом между рельсами и бетонными столбиками ограждения переезда – одному богу известно. В неглубоком плоском кювете машина, наконец, отцепилась от состава и остановилась.

Всё моё отделение – 24 лейтенанта стояли в кузове и гадали: проскочим или не успеем. Один только комсорг Кавешников выпрыгнул через задний борт. (Позже его оставили работать в академии. Он стал доктором наук, профессором, начальником кафедры. В запас ушел генералом.)

Откуда ни возьмись, появился ГАЗик с генералами. «Кто старший машины?» Тут только я сообразил, что старший-то я и есть, раз сидел рядом с водителем. По уставу внутренней службы полагалось назначить и проинструктировать старшего машины и старшего в кузове. Ничего такого сделано не было. Мой помощник Рогожкин согласился, чтобы его задним числом посчитали старшим в кузове. Начальник факультета объявил мне и ему по десять суток домашнего ареста. С меня и начальника курса вычли из денежного довольствия за ремонт машины.

Отбывать арест нам с Рогожкиным не пришлось. На полигоне отложили исполнение приказа до Москвы, а по возвращении с полигона мы сразу же поехали на производственную практику в Саратов, из Саратова – в Харьков. Потом – подготовка к госэкзаменам и было уже не до нас. Взыскание осталось только в личном деле и не по десять суток, а по пять.

Напряженный учебный план не оставлял времени на преддипломную практику, подготовку и защиту диплома. Вместо защиты диплома у нас был государственный экзамен по основным дисциплинам. Все экзамены в академии и госэкзамен я сдал на пятерки. Круглым отличником я был уже с третьего или четвертого класса средней школы. На одни пятерки и с красным дипломом окончил Краснодарский электромеханический техникум. Круглые пятерки у меня были в институте. Со второго курса получал Сталинскую стипендию. Один только курсовой проект по непрофильному для прибористов предмету – деталям машин – защитил на четверку.

Этой единственной четверки, да дорожно-транспортного происшествия на полигоне оказалось достаточно, чтобы по окончании академии я не получил золотой медали и досрочного присвоения звания старшего лейтенанта, не быть занесенным на мраморную доску в актовом зале академии.

4 ГУМО

Уже во время подготовки к госэкзамену в академии стали появляться представители научно-исследовательских институтов и других военных организаций. Они копались в наших личных делах и отбирали себе будущих инженеров. Мы завидовали тем, кого уже отобрали в НИИ-4 – ведущий институт Ракетных войск. Поздравляли их и ожидали решения своей судьбы. Подошел день, когда пригласили на беседу и меня. Подполковник с артиллерийскими погонами предложил мне остаться служить в Москве в одном из управлений Министерства обороны. От него удалось узнать лишь, что управление только формируется по специальному постановлению Правительства и будет заниматься разработкой новой ракетной техники. Я совсем не представлял себя в роли управленческого работника. Меня манили научные исследования или работа военпреда на каком-нибудь (лучше Саратовском) автопилотном заводе. Но чиновником? И все-таки я дал согласие. Дело решило жильё. Постановлением, по которому формировалось управление, выделялся целый пятиэтажный дом на Октябрьском поле для расселения офицеров.

К тому времени моя жена Иринка заканчивала Ленинградский политехнический институт. Мы ждали ребенка. А жить было негде.

Остался позади госэкзамен. Вручили нам дипломы и предписания к новому месту службы. Шел декабрь 1954 года.

Мне назвали адрес моего управления – Фрунзенская набережная, дом … В те годы Фрунзенская набережная была застроена одноэтажными частными домиками с сараюшками, теснившимися к самому берегу Москвы-реки. (Домики эти позже снесли перед фестивалем молодежи и студентов в Москве и на их месте разбили сквер.) За домиками я увидел большое многоэтажное здание – Третий дом Министерства обороны СССР.

Во время учебы в академии мы не раз ходили отдыхать в Парк культуры и отдыха им. Горького. С набережной парка хорошо просматривался большой дом на противоположном берегу. В дом входили и выходили военные. Я пытался угадать, что это за дом – то ли там живут офицеры, то ли это учреждение. Вот бы мне попасть туда после академии! Каково же было моё удивление, когда я пришел служить именно в этот дом.

Кадровик Управления взял мои документы, уточнил, по какой специальности я окончил академию и вписал мою фамилию в одну из клеточек штатной структуры. Так я стал инженером 3 отдела 4 Управления Министерства обороны по автопилотам и бортовому электрооборудованию зенитных управляемых ракет.

Вместе со мной в это управление назначили ещё человек 10 выпускников августовского спецнабора. Среди них были Солнцев Игорь Александрович, Елистратов Михаил Ростиславович, Фокин Юрий Михайлович и другие. Всех нас собрал у себя в кабинете начальник 4 Управления генерал-лейтенант Кулешов Павел Николаевич. Поинтересовался, как мы относимся к своему назначению. Рассказал, о нашей будущей работе по созданию зенитных ракетных комплексов. Старался заинтересовать нас этой работой, показать её творческий, а не чиновничий характер. Беседовал он с нами доброжелательно, по-отечески. За плечами у него был богатый жизненный и армейский опыт. Службу в армии он начал за год до моего рождения. В войну был заместителем командующего гвардейскими минометными частями Советской Армии. Частями, вооруженными легендарными «катюшами».

В первые месяцы войны я видел «катюши», проходившие по Волоколамскому шоссе в сторону фронта. Смонтированы они были тогда на наших трёхтонках ЗИСах и укрывались брезентовыми чехлами. Но мы мальчишки уже знали, что это сверхсекретное оружие, которое при стрельбе накрывает разрывами в шахматном порядке (так мы тогда считали) большие площади, всё сжигает и спастись от него невозможно. Когда фронт приблизился к Глебовской птицефабрике, я по ночам слушал рокочущие залпы «катюш», шелест летящих реактивных снарядов, нестройную дробь разрывов. Очень боялся, что «катюши» применят, когда бой будет идти в нашем поселке.

После войны Павел Николаевич был заместителем начальника Артиллерийской академии им. Ф.Э.Дзержинского, но за год до появления в академии августовского спецнабора его назначили начальником того самого зенитного полигона в Капустином Яре по соседству с полигоном Вознюка, на котором мы проходили войсковую практику и где впервые увидели со стороны стрельбу зенитной управляемой ракетой по самолету-мишени. С образованием 4 Управления Министерства обороны Павла Николаевича назначили его начальником, а полигон подчинили Управлению.

На Капъярском полигоне в то время шли испытания зенитного ракетного комплекса системы С-25. Такие комплексы были уже построены на двух кольцах противовоздушной обороны вокруг Москвы.

Михаил Первов в своей книге «Зенитное ракетное оружие противовоздушной обороны страны» так излагает обстоятельства, потребовавшие создания системы С-25:

«25 июня 1950 года началась война в Корее. Вопрос об оказании военной помощи дружественной стране был решен Сталиным. Однако его беспокоили возможные последствия: как защитить столицу, если американцы решатся на бомбардировки Москвы в ответ на широкомасштабную помощь Северной Корее?»

Группировка ствольной зенитной артиллерии, даже многократно увеличенная по сравнению с той, которая защищала Москву в Великую Отечественную войну, не могла исключить прорыва хотя бы одного самолета. А прорыв к Москве даже одного самолета с атомной бомбой имел бы катастрофические последствия. Надежно защитить Москву от налета современных средств воздушного нападения могло только зенитное управляемое оружие. Таким оружием и стала система С-25. В её составе было 22 зенитных ракетных комплекса на внутреннем кольце, на расстоянии 45-50 километров от центра Москвы и 34 – на внешнем кольце, на расстоянии 85-90 километров от Москвы. Система могла вести одновременный обстрел 1120 целей, подлетающих к Москве. Ракеты для этой системы разработал известный авиационный конструктор Семен Алексеевич Лавочкин. Система прослужила более 30 лет. Сейчас ей на смену пришли другие зенитные ракетные комплексы, а построенные тогда кольцевые бетонные дороги используются теперь как транспортные развязки на подъезде к Москве.

Наше управление с первых дней своего существования включилось в работу по испытаниям комплексов С-25 и принятию подмосковной системы на вооружение. Заканчивались приемо-сдаточные испытания всех 56 подмосковных комплексов. На объектах работали комиссии и подкомиссии. К нам стекались их материалы. Здесь оформлялись протоколы и акты по результатам испытаний.

Мне поручили обеспечить оформление документов, которые разрабатывал полковник Пуга Борис Сафронович. Я получил в секретном отделе на своё имя отрывной блокнот, в котором Борис Сафронович писал проекты документов. Я сдавал листы из этого блокнота в машинописное бюро секретного отдела, получал под роспись отпечатанный материал и черновые листы и хранил их в своем портфеле для секретных документов. Когда, собираясь в отпуск, я стал отчитываться перед секретным отделом, обнаружилась пропажа одного чернового листа. Получая из машбюро документы, я всякий раз тщательно пересчитывал все вновь напечатанные листы, а черновые по недомыслию брал назад без проверки. Скорей всего, этот неприметный лист в машбюро приняли за испорченный и уничтожили без акта. Так или нет, но найти лист не удалось. Работала специальная комиссия. Меня с пристрастием допрашивали сотрудники режимной службы. Удалось установить, что на пропавшем листе кроме фамилий лиц, подписывающих документ, никаких секретных сведений не содержалось. Это меня спасло. Я отделался выговором в приказе, пропавшим отпуском и задержкой на год присвоения очередного воинского звания старший лейтенант. Жизнь преподнесла мне ещё один урок.

Система С-25 была принята на вооружение в мае 1955 г. Тогда же 4 Управление было преобразовано в 4 Главное управление Министерства обороны СССР (4 ГУМО). На него были возложены функции заказчика разработки и производства зенитных ракетных систем для Войск противовоздушной обороны страны. Сотрудники 4-го Управления Министерства обороны образовали костяк Первого (опытного) управления 4 ГУМО. Управление пополнилось офицерами из Капъярского полигона и расформированного Третьего главного управления (ТГУ) при Совете Министров СССР.

ТГУ было образовано специально для организации работ по созданию подмосковной системы ПВО. Оно же совмещало и функции Заказчика этой системы до принятия её на вооружение. Укомплектовано ТГУ было военными специалистами. Часть из них при расформировании ТГУ перешли в 4 ГУМО, другая же часть – в Военно-промышленную комиссию (ВПК). Позже эта комиссия называлась Комиссией Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам и осуществляла координацию работ в оборонных отраслях промышленности и Министерстве обороны СССР по созданию образцов вооружения и военной техники.

Первым начальником 1-го Управления 4 ГУМО был полковник Легасов Геннадий Сергеевич. В армии он с 1939 года. Участвовал в Финской войне. На фронте Великой Отечественной войны с июня 1941 по 9 мая 1945 года. Воевал на Карельском, Юго-Западном, 3-ем Украинском фронтах. С первым послевоенным набором окончил Артиллерийскую академию им.Ф.Э.Дзержинского. После академии – командир испытательной команды на Капъярском полигоне. С момента образования 4 Управления Министерства обороны – заместитель начальника управления, а после преобразования его в Главное управление – начальник 1 Управления 4 ГУМО. В 1963 году назначен Председателем Научно-технического комитета Войск противовоздушной обороны страны. В 1984 году прикомандирован к Академии Наук СССР с оставлением в кадрах Советской армии. Закончил службу генерал-лейтенантом, лауреатом Ленинской и Государственной премий СССР.

Заместителем начальника 1 Управления 4 ГУМО с первых дней и до увольнения в запас работал Лендзиан Константин Владимирович. Впервые я встретился с ним на одном из совещаний в Министерстве авиационной промышленности. Было это ещё до образования 4 ГУМО. Совещание собралось по поводу очередных неполадок с электрооборудованием зенитной ракеты. Незадолго перед тем произошла катастрофа с пассажирским самолетом. Причиной послужил электрический преобразователь, в который конструкторы накануне внесли какие-то рационализаторские доработки. Помню, как заместитель министра авиационной промышленности кричал на совещании: «Никаких улучшений!» И хотя в нашем случае действительно требовалось внесение в конструкцию преобразователя некоторых изменений, добиться принятия такого решения на совещании не удалось.

Моё внимание привлек один из участников совещания. Высокий худощавый майор с артиллерийскими погонами. Держался он с достоинством. Руководящие работники Минавиапрома его уважительно слушали. Это был Лендзиан Константин Владимирович – ведущий инженер ТГУ. Когда из расформированного ТГУ стали отбирать офицеров в 4 ГУМО, Легасов Г.С. настоял, чтобы заместителем к нему назначили Лендзиана К.В. В первом управлении Лендзиан руководил работой Третьего ракетного отдела и Четвертого отдела наземного стартового и технологического оборудования. Его отличали глубина и обстоятельность анализа возникающих проблем и подготовки предложений по их разрешению. Подготовленные при его участии документы, как правило, принимались без существенных изменений.

Константин Владимирович был мягким интеллигентным человеком. Весёлым и общительным в неформальной обстановке. Хорошо знал наши семьи. С готовностью откликался на просьбы о помощи в каких-то житейских делах. И помогал. Мы были знакомы с его женой Лидией Петровной, знали его детей Петра и Машу, бывали у них дома. А жили они в печально известном «Доме на набережной». В том самом большом сером доме, из которого в "тридцать седьмые" годы по ночам увозили людей.

Первым начальником Третьего ракетного отдела 1 Управления был полковник-инженер Кочеров Владимир Михайлович. Его заместителем – майор-инженер Кирко Юрий Владимирович. До войны Кирко Ю.В. учился в Ленинградском политехническом институте. На том же электромеханическом факультете, что и я десять лет после него. К началу войны Юрий Владимирович успел окончить три курса института. В июне сорок первого был призван в армию и зачислен на 4 курс Военной академии связи им.Буденного. Академия размещалась по другую сторону ограды Ленинградского политехнического института. После окончания академии с ноября 1943 и до Дня Победы Юрий Владимирович на 3-м Украинском фронте. Воевал минером-электриком в электротехническом батальоне Отдельной механизированной инженерной бригады особого назначения Резерва Главного командования. Ставил на передовой электрозаграждения и мины, разминировал освобожденные города, плотину Днепрогэса на Украине, разминировал Белград и Вену.

Как-то на юбилее одного из сослуживцев собрались бывшие офицеры 3 отдела. Среди гостей были и незнакомые нам друзья юбиляра. Как водится, пошли воспоминания. Один из гостей, узнав, что среди нас есть Кирко, поинтересовался, не он ли на гостинице «Червоная» в Одессе оставил надпись: «Проверено. Мин нет. Кирко». И Юрий Владимирович рассказал историю, которая каким-то образом связана с последующей потерей Россией Крыма.

В только что освобожденной от немцев Одессе лейтенанту Кирко приказали разминировать здание гостиницы на Пушкинской улице, где у немцев было гестапо. В этом здании готовились разместить штаб фронта и ожидали приезда Члена Военного совета фронта Хрущева Н.С. От местных жителей Кирко узнал, что перед отступлением немцы две ночи что-то привозили на машинах и сгружали в подвал этого здания. Похоже, минировали его. Обшарили всё здание – ничего не нашли. Кирко потребовал в помощь своей команде отделение солдат. Простучали все стены ещё раз – ничего. Командование торопит. Надо подписывать акт о том, что здание не заминировано. Но ответственность какая! А если штаб фронта вместе с Членом Военного совета Хрущевым Никитой Сергеевичем взлетят на воздух? Кирко сидел на ящике посреди зала, обхватив голову руками. Решил ещё раз проверить. Добился отсрочки ещё на два дня. Перекидали лопатами гору каменного угля в котельной под зданием. Снова ничего! Пришлось подписывать акт и оставить на стене здания ту самую надпись: «Проверено. Мин нет. Кирко».

Член Военного совета Хрущев Н.С. не взлетел на воздух, стал потом главой государства и подарил Крым Украине.

Офицеры Первого управления принадлежали к двум поколениям, хотя по возрасту одни были старше других всего на 3 – 6 лет. Но первые прошли войну, были уже старшими офицерами, а вторые – это мы, лейтенанты августовского спецнабора, которые не только не воевали, но и в войсках не служили. У меня и Солнцева И.А. вся военная служба после академии прошла в 4 ГУ МО. Долгое время при появлении возможности продвижения по службе, о нас говорили: «Он ещё молодой. Подождет». Пока в один прекрасный момент не обнаружили: «Так он уже не перспективный! Куда его назначать? Скоро увольнять пора». Тем не менее, отношения между всеми складывались очень хорошие. Особенно в нашем отделе. Мы были дружны не только друг с другом – дружили семьями. По меньшей мере, раз в году (23 февраля или 8 марта) мы собирались с женами в ресторане, а чаще на квартире Чистякова Юрия Владимировича или Федорова Федора Ивановича. Устраивали конкурсы-просмотры любительских кинофильмов с шуточными присуждениями призов. Фильмы к такому вечеру многие из нас снимали, монтировали и озвучивали на протяжении всего года перед показом. Непременным участником этих вечеров был руководитель одного из подчиненных отделу военных представительств выпускник Артиллерийской академии полковник Ванников Рафаил Борисович. О нём я ещё расскажу.

Из ветеранов Третьего отдела Первого управления хочется особо помянуть Малюкова Николая Георгиевича и Чистякова Юрия Владимировича.

Николай Георгиевич пришел к нам в отдел в 1955 году сразу после окончания адьюнктуры и защиты кандидатской диссертации в Военно-воздушной инженерной академии им.Жуковского. Был у нас, пожалуй, самым умным. Играя с кем-нибудь в шахматы, начинал партию с того, что снимал с доски одну из своих ладей. Давая такую фору, он все равно выигрывал. Очень боялся сквозняков. Заходя в рабочую комнату, первым делом забирался на подоконник и закрывал форточку. Только один раз он изменил этому правилу. Был конец рабочего дня. Николай Георгиевич стоя у стола готовил к опечатыванию портфель с секретными документами. В этот момент зазвонил телефон. Кто-то из военпредов просил заказать на завтра пропуск. Николай Георгиевич взорвался. Достав из кармана брюк часы на цепочке, он закричал в трубку: «Уже без пяти шесть! Какой, в пэрэсэтэ, пропуск?» В этот момент он замечает у стола начальника сотрудницу секретного отдела. От неожиданности и смущения Николай Георгиевич плюнул вместо печати на свои карманные часы, припечатал ими портфель и полез на подоконник открывать (!) форточку.

Николай Георгиевич был грузной комплекции. Обедать ходил в буфет, хотя все мы ходили в столовую. Он объяснял это тем, что одной порции обеда в столовой ему мало, а брать две порции неудобно. А в буфете можно было набрать сколько угодно закусок. Он ставил перед собой четыре стакана чая и по очереди мешал ложечкой.

Долго ходил в холостяках. Однажды в отпуске познакомился с Ириной Михайловной и женился. Но мы об этом не знали. Как-то он подходит к начальнику отдела и просит разрешение на завтра задержаться. «Надо жену проводить к врачу» - «Какую жену?» - «Я женился» - «Почему не доложил рапортом?» - «Не знал. Я первый раз».

Николай Георгиевич был у нас ведущим по зенитным управляемым ракетам систем «Даль». Когда закрыли разработку системы «Даль», ему передали «мою» ракету для системы С-200. У меня остались модификации ракет со специальными боевыми частями и все вопросы устойчивости средств зенитных ракетных комплексов к воздействию поражающих факторов ядерного оружия.

Юрий Владимирович Чистяков пришел к нам тоже в 1955 году и тоже из Военно-воздушной инженерной академии. А до академии с 1943 года служил адъютантом начальника управления Генерального Штаба Вооруженных Сил СССР. Отличался рассудительностью и уравновешенностью. Был ведущим по всем ракета для всех модификаций самой массовой зенитной системы С-75 и ракете для системы С-300П. Проработал в отделе двадцать пять лет. Когда ушел в запас, Грушин Петр Дмитриевич взял его к себе референтом.

Между начальниками и подчиненными в Первом управлении, да и в 4 ГУМО были уважительные, неформальные отношения. Обращались друг к другу не по званию, а по имени-отчеству. Этому способствовало постоянное общение с работниками гражданских министерств и конструкторских бюро, а также то, что в своих вопросах инженер-лейтенант мог быть эрудированнее полковника или генерала и к его мнению прислушивались.

Начальник управления Легасов Геннадий Сергеевич сочетал в себе человечность и интеллигентность с командирским качеством брать на себя промахи подчиненного. Мне запомнился один эпизод. Где-то в конце пятидесятых, начале шестидесятых годов я участвовал на Балхашском полигоне в испытаниях ракеты для зенитной системы дальнего действия С-200. С военпредом Телюком Владимиром Николаевичем мы приехали на УАЗике с головной площадки на стартовую позицию – опаздывали на очередной пуск ракеты. В глубине стартовой позиции на пусковой установке уже лежала ракета, готовая к пуску. Поодаль от неё стояла группа испытателей и представители 4 ГУМО, среди которых был Легасов Г.С. Мы поспешили к ним напрямую мимо пусковых установок системы С-75. А там тоже готовили к пуску свою ракету. Была объявлена минутная готовность. Наше появление в этот момент на стартовой позиции нарушило пусковой цикл, увязываемый по крупицам большим числом служб, и могло вообще окончиться для нас плачевно. Едва мы подошли к своей группе испытателей, нас остановил начальник стартовой позиции и стал отчитывать за грубое нарушение установленных на полигоне правил. Геннадий Сергеевич увидев, что я попал в неловкое положение, и желая выручить, подозвал меня к себе. Я выполнил указание генерала, а полковник вынужден был проглотить эту пилюлю. Мне Геннадий Сергеевич не сказал ни слова упрёка.

Прозвучала команда на пуск. Вырвалось пламя из сопел четырех твердотопливных ускорителей. Ракета сорвалась с пусковой установки и с леденящим душу ревом ушла в небо.

МЫ ДЕЛАЛИ РАКЕТЫ

Как создавались новые ракеты? Вначале зарождалась идея зенитной ракетной системы. Не на голом месте, конечно. Накапливались мысли по мере испытаний, эксплуатации, а порой и боевого применения существующих систем. Изучались характеристики и особенности средств воздушного нападения «вероятного противника». К моменту созревания идеи «случайно в кустах оказывался рояль» – американский прототип. Практически все наши системы имели такие прототипы. У системы С-75 – «Найк-Аякс», у системы С-200 – «Тандерберд», у С-300 – «Пэтриот». Но это вовсе не значит, что мы всегда догоняли американцев. Нет! Наши системы неизменно превосходили свои прототипы по всем основным боевым характеристикам: по дальности действия, диапазону высот поражения целей, производительности и эффективности поражения. Американцы считали неуязвимым свой высотный самолет-разведчик U-2. Но летевший на нём Пауэрс был сбит 1 мая 1960 г. под Свердловском ракетой системы С-75. Американцы считали неприступными свои «летающие крепости» Б-52, прикрытые радиопомехами. Но на Ближнем Востоке и, особенно, во Вьетнаме эти самолеты стали валиться один за другим, сраженные всё той же зенитной ракетной системой С-75. На международной выставке вооружений в Абу-Даби в 1993 году продемонстрировала своё неоспоримое превосходство над «Пэтриотом» система С-300. Эта система до сих пор остается лучшей в мире.

Головным разработчиком зенитных ракетных систем было конструкторское бюро № 1 (КБ 1), образованное в августе 1947 года как Специальное бюро № 1. Название КБ-1 оно получило в августе 1950 года. В 1966 году КБ-1 было переименовано в МКБ «Стрела», а в 1971 году – в ЦКБ «Алмаз». Размещалось оно в красивом здании на развилке Ленинградского и Волоколамского шоссе. Главным, а потом генеральным конструктором КБ-1 был Александр Андреевич Расплетин, получивший за свои разработки Ленинскую и Государственную премии, звание Героя Социалистического Труда, избранный действительным членом Академии наук СССР. После его скоропостижной кончины в 1967 году генеральным конструктором МКБ «Стрела» стал Борис Васильевич Бункин. Впоследствии и он стал лауреатом Ленинской и Государственной премий, Государственной премии России, дважды Героем Социалистического Труда, действительным членом Академии наук СССР.

Основные принципы построения новой зенитной ракетной системы КБ-1 обосновывало в технических предложениях. Пройдя рассмотрение и согласование во Втором научно-исследовательском институте Министерства обороны (2НИИ МО), в 4 ГУМО, в Управлении Командующего Зенитными ракетными войсками ПВО страны и в Военно-промышленной комиссии (ВПК), технические предложения ложились в основу постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР о создании системы.

Начиналась разработка и согласование Тактико-технических требований (ТТТ) к системе и ракете.

Головным разработчиком зенитных управляемых ракет было Особое конструкторское бюро № 2 (ОКБ-2), которое выделилось в ноябре 1953 года из КБ-1 и разместилось на базе опытного авиазавода в Химках. В 1967 году ОКБ-2 переименовано в Московское конструкторское бюро (МКБ) «Факел». Генеральным конструктором МКБ «Факел» был выдающийся ученый Петр Дмитриевич Грушин. Родился и рос он на Волге. Волжский говор остался у него на всю жизнь. Мальчишкой был подпаском в деревне. Окончил Московский авиационный институт. Был деканом самолетостроительного факультета МАИ. Был первым заместителем Семена Алексеевича Лавочкина. Работал в КБ-1. За разработку целого семейства зенитных управляемых ракет удостоен Ленинской премии, звания дважды Героя Социалистического Труда. Неоднократно избирался членом ЦК КПСС. Действительный член Академии наук СССР.

В тактико-технические требования к ракете помимо основных летно-технических характеристик мы включали уйму других требований: конструктивных, тактических, эксплуатационных.

Зенитные ракетные войска оговаривали климатические условия боевого применения, условия хранения и транспортирования, периодичность (а лучше полное отсутствие) регламентных проверок.

Опасность применения ядерного оружия в войне диктовала требования по стойкости ракет к воздействию поражающих факторов ядерного взрыва.

Химики требовали от конструкции ракеты возможность проведения её дезактивации и дегазации.

Метрологическая служба Министерства обороны обязывала включать в ТТТ метрологические характеристики и т.д. и т.п.

Все эти требования (часто противоречивые) надо увязать, согласовать с разработчиками бортовой аппаратуры ракеты, двигательной установки, боевого снаряжения, с разработчиками транспортно-пускового оборудования и, наконец, с генеральными конструкторами ракеты и системы. В ходе согласования и корректировки проект ТТТ претерпевал большие изменения. Чистяков Юрий Владимирович шутя учил: «Если хочешь разработать ТТТ к ракете, перепиши главу из романа Льва Николаевича Толстого «Война и мир», разошли на согласование всем заинтересованным организациям, внеси в первоначальный вариант полученные замечания и предложения и получишь ТТТ к ракете».

ВОЕННЫЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВА

В спорах и обсуждениях с разработчиками непрерывно возникавших проблем, в оценке хода разработок и испытаний, в подготовке заключений и решений мы опирались на работу военных представительств при конструкторских бюро и научно-исследовательских институтах промышленности. Военные представительства – наши уши, глаза и руки. Они вместе с разработчиками искали пути наилучшего воплощения в конструкции требований военного заказчика. Скрупулезно анализировали ход изготовления и испытаний первых опытных образцов. Изучали опытную конструкторскую документацию и на определенном этапе согласовывали её. С этого момента разработчик уже не мог вносить никаких изменений в документацию без согласования с военным представительством.

Военпреды вместе с конструкторами разрабатывают программы испытаний опытных образцов и участвуют в их проведении как на предприятии, так и на полигоне. И вот уже выявлены и устранены грубые дефекты и недостатки конструкции. Ракета летает, поражает воздушные мишени. Её основные характеристики близки к заданным. Наступает ответственный момент предъявления ракеты на государственные или совместные испытания. Военные представительства дают заключение о готовности ракеты. Согласовывают конструкторскую документацию для этапа государственных испытаний. Принимают по этой документации опытные образцы ракет, предназначенные для государственных испытаний.

Испытания проводились на ракетных полигонах, подчиненных Четвертому ГУ МО, в Капустином Яре и на Балхаше. Военпреды включались в состав комиссий по государственным испытаниям. А после завершения испытаний следили за устранением всех выявленных недостатков и подготавливали конструкторскую документацию к утверждению для серийного производства.

Это очень схематичная картина работы военных представительств и их роли в создании новых образцов вооружения.

Третьему отделу Первого управления подчинялись десять военных представительств при ракетных конструкторских бюро, разработчиках бортовой аппаратуры, двигательных установок, боевого снаряжения ракет.

В конечном счете, принимать решения по ходу разработки и испытаний, готовить предложения для Военно-промышленной комиссии, проекты постановлений ЦК КПСС и Совмина СССР приходилось нам – работникам заказывающего управления. Мы были кровно заинтересованы в том, чтобы на информацию военных представительств, их мнения и оценки можно было смело опираться. А как этого добиться? Подбором, обучением и воспитанием кадров военных представительств. Этим мы и занимались. И в первую очередь – подбором руководителей военных представительств. Надо сказать, с руководителями военных представительств нам очень везло. Это были опытные и эрудированные офицеры. Особенно в головных военных представительствах.

Полковник Виноградов Лев Кузьмич руководил военным представительством при конструкторском бюро Семена Алексеевича Лавочкина. Мы называли Льва Кузьмича патриархом военных представительств. Он представлял Министерство обороны при КБ Лавочкина ещё до того, как образовалось 4 ГУ МО. Для нас Семен Алексеевич Лавочкин разработал зенитные управляемые ракеты для подмосковной системы С-25, довел, практически, до завершения разработку самонаводящейся ракеты системы «Даль». Нам не удалось тогда отстоять эту систему. Под давлением сторонников других зенитных ракетных систем разработка «Дали» была прекращена. Конечно, по решению ЦК КПСС и Совмина СССР. А жаль. Эта система и по нынешним временам обладала высокими боевыми характеристиками.

Начальником нашего головного представительства при ракетном МКБ «Факел» был полковник Ванников Рафаил Борисович – сын крупного руководителя оборонной промышленности трижды Героя Социалистического Труда Ванникова Бориса Львовича.

Борис Львович родился и вырос в Баку. Участвовал в революционном движении Закавказья. Участник гражданской войны. Перед Великой Отечественной войной Борис Львович был уже наркомом вооружения. Перед войной его, как тогда случалось, посадили. В первые месяцы войны И.В.Сталин, оправившись от первых потрясений, спрашивает: «А где у нас Ванников?» – «Арестован, товарищ Сталин» – отвечает Л.П.Берия. «Немедленно освободить и назначить заместителем наркома вооружения!» Назавтра Борис Львович сидел уже в кресле заместителя наркома вооружения, а с 1942 и по 1946 год – наркома боеприпасов. Это ему обязана Советская Армия бесперебойным снабжением боеприпасами в Великую Отечественную войну.

В 1977 году в одном из залов Центрального дома Советской Армии был вечер памяти Бориса Львовича, связанный с 80-летием со дня его рождения. Слушали воспоминания о нём. Президент Академии наук СССР Александров Анатолий Петрович рассказал об участии Бориса Львовича в создании первой атомной бомбы, становлении атомной энергетики. Тогда о таких вещах открыто не говорили. Но Президент Академии наук не сдерживал себя в воспоминаниях.

Имена создателей первых образцов атомного оружия Курчатова И.В., Александрова А.П. были известны. Имя Б.Л.Ванникова оставалось в тени. А он взял на свои плечи всю огромную работу организации атомной промышленности. Создавались НИИ, строились заводы и целые города при них. Те самые атомограды – «Челябински» и «Арзамасы», о которых сегодня пишут газеты.

После официальной части вечера гостей пригласили в ресторан ЦДСА. Среди приглашенных были офицеры Третьего отдела Первого управления Кошевой Иван Савватьевич, Ларин Альберт Степанович и я.

Рафаил Борисович передал приглашения Устинову Дмитрию Федоровичу – Маршалу Советского Союза Министру обороны и Алексею Николаевичу Косыгину. С ними и другими государственными деятелями Ванниковы при жизни Бориса Львовича дружили домами. Но приехать на званый ужин Устинов Д.Ф. и Косыгин А.Н. не смогли. Устинов передал свои извинения через порученца, а извинения Косыгина принес несколько опоздавший на ужин его зять Гвишиани Д.М.

При таких связях Рафаил Борисович оставался очень скромным, общительным и доброжелательным человеком. Войну он прошел фронтовым офицером. Правда, в самом начале войны после окончания военного училища его назначили военпредом на завод, выпускавший миномёты. Однажды на заводе кончился металл, из которого делали «ноги» миномёта. Заводчане принесли Рафаилу Борисовичу на согласование листок отступления от чертежей, разрешавший применение другой марки металла. «Ты же сам видишь, что этот металл лучше?» Он по молодости не решился сказать, что не видит этого, и подписал листок, не потребовав подтверждения испытаниями. А на фронте после первых же выстрелов «ноги» миномётов стали разъезжаться. Рафаил Борисович, принявший эти минометы для армии, угодил на передовую. Могло быть и хуже.

Как-то, воспользовавшись служебной командировкой в Баку, я и Рафаил Борисович ходили по кабинетам Совета Министров Азербайджанской ССР. Пытались выяснить, почему до сих пор в Баку, на родине трижды Героя Социалистического Труда, не установлен бюст Ванникова Бориса Львовича. В каждом кабинете стоял на столе или висел на стене портрет Алиева Гейдара Алиевича. Да и фамилии руководящих работников Совмина были по большей части Алиев. Наверное, у азербайджанцев это такая же распространённая фамилия, как у русских Иванов. Нас заверяли, что бюст уже заказан и даже отлит на каком-то заводе в Москве. Показывали место в сквере, где будет установлен бюст. Но установить его всё что-то мешало.

Бюст все-таки успели установить до перестройки и развала Советского Союза.

Военные представительства при конструкторских бюро и на заводах делили с разработчиками и изготовителями (а порой и полностью брали на себя) ответственность за качество принятых проектов, комплектов документации, опытных образцов и серийных изделий. Они играли дисциплинирующую и отрезвляющую роль на предприятиях. Разработчики и изготовители, подстёгиваемые желанием уложиться в установленные сроки, порой не хотели перепроверять очевидные, как им казалось, вещи. Но военпред мог полагаться только на результаты испытаний, заключения экспертов.

Среди сотрудников ЦКБ «Алмаз» одно время ходило по рукам отпечатанное на машинке чьё-то стихотворение, с юмором изображавшее деятельность военпреда на некоем заводе. Заводу поручили вместо утюгов выпускать телеги. И вот, военпреду предъявили к приёмке первый образец:

В стихотворении хоть и утрированно, но верно представлен принцип работы военпреда.

Борис Львович Ванников в своих мемуарах вспоминает случай, бывший во время войны. Директор крупного оборонного завода пожаловался Сталину на военное представительство: дескать, мешает ему работать. Представительство убрали. А через некоторое время на заводе пошел брак и директор сам попросил восстановить представительство.

Свою военную службу Ванников Р.Б. так и закончил полковником, руководителем военного представительства при ракетном КБ Петра Дмитриевича Грушина.

Петр Дмитриевич (Димитриевич, как называл его Ванников) относился к Рафаилу Борисовичу с большим уважением и доверием. Мы, управленцы, всячески оберегали эти взаимоотношения. Никогда не поручали Ванникову «давить» на Грушина, проталкивая наши требования. Нам ценна была доступность и достоверность информации о делах и замыслах КБ, которой снабжал нас Рафаил Борисович. Убеждать Грушина принять наши предложения и требования – это мы брали на себя.

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ КОНСТРУКТОР

А убеждать Грушина бывало не просто. Зачастую трудно было предугадать, как воспримет он то или иное предложение. Даже согласившись с чем-то вчера, сегодня он мог изменить своё мнение на противоположное. При этом он говорил: «Истина конкретна! То, что я говорил вчера – было правильно. Но сегодня надо делать иначе». Грушина уважали и побаивались. Даже генеральный конструктор ЦКБ «Алмаз» Бункин Борис Васильевич.

Однажды я никак не мог получить согласие Бориса Васильевича на внесение в электрическую схему борта ракеты небольших изменений, существенно расширявших тактические возможности зенитного ракетного комплекса. Генерал Воробьев Марк Иванович, который был тогда начальником нашего управления, договорился с Грушиным о встрече с участием Бункина. Я приготовил наглядные графики, схемы.

Приехали в МКБ «Факел». Петр Дмитриевич пригласил за большой стол заседаний. Сам сел в торце стола. Мы с Марком Ивановичем – слева от него. Борис Васильевич – справа. Марк Иванович предложил дать вначале слово мне. Я рассказал суть предложения, показал на схемах. Петр Дмитриевич говорит: «Всё правильно. А что, кто-нибудь возражает?» Борис Васильевич не решился сказать, что он возражает. Тут же было подписано подготовленное нами заранее решение.

Не раз доводилось сидеть за этим столом. Если Петр Дмитриевич не был готов принять решение по какому-то вопросу, он отодвигал в сторону предложенный ему документ и начинал увлеченно рассказывать о новых конструкциях ракет, о новых задумках. Казалось, он забыл уже, зачем мы приехали. Но он всё это время обдумывал предложение. Потом вдруг снова брал документ и либо подписывал его, либо говорил, почему он с ним не согласен.

В критических ситуациях Грушин сам садился за чертёжную доску. Была эпопея с ракетой для зенитного ракетного комплекса дальнего действия С-200. Ракета разгонялась при старте четырьмя боковыми твердотопливными ускорителями. Поначалу никак не получалось их одновременное отделение от ракеты в конце работы. Ракета получала большие возмущения и ломалась в полёте. Петр Дмитриевич просидел за чертёжной доской несколько вечеров и нашел-таки решение.

Такое, однако, удавалось не всегда. Долго и мучительно боролись мы с прогарами и разрывами твердотопливного двигателя ракеты для системы С-300. Уже было запущено производство ракет на серийных завода. Ракеты поставлялись в войска. А на полигоне один за другим шли аварийные пуски. Двигатели прогорали, ракеты разваливались в полёте. Иногда взрывались над стартовой позицией, едва выйдя из транспортно-пускового контейнера. Второе (серийных заказов) управление 4 ГУМО остановило приёмку ракет на заводах. Заводы, не сдав продукцию, оставались без денег. Задерживалась выплата зарплаты рабочим. В то время это было чрезвычайным происшествием. В 4 ГУМО к концу месяца мчались директора заводов, начальники главков министерств, генеральные и главные конструкторы. На бурных совещаниях выдвигались различные версии причин аварийных пусков. Петру Дмитриевичу всякий раз была ясна причина прогара двигателя и способ его устранения. Подписывалось решение о проведении доводок и испытаний двигателя. Под это решение и обязательство промышленности доработать бесплатно все поставленные в войска ракеты возобновлялась приёмка ракет на заводах. Но прогары продолжались. Собиралось новое совещание. На этот раз Грушину было совершенно очевидно, что предыдущее решение не устраняло, а усугубляло причину прогара и надо делать наоборот. Принималось новое решение и всё повторялось.

Тем не менее, дело двигалось. Не так быстро, как хотелось бы и как предписывалось постановлениями Правительства и решениями ВПК, но двигалось.

ВПК

Надо заметить, что практически ни одно постановление Правительства, ни одно решение Комиссии Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам (Военно-промышленная комиссия, ВПК) или межведомственное решение с графиками разработки, изготовления и испытаний опытных образцов ракет не было выполнено в срок. И дело не в том, что разработчики плохо работали, а в том, что сроки закладывались заведомо нереальные. Ответственные работники ВПК называли такие сроки «мобилизующими», а разработчики соглашались с ними, боясь, что с более продолжительными сроками правительственное решение вообще может быть не принято. Принимающие решение знали, что решение не будет своевременно выполнено, а выполняющие знали, что с них за это строго не спросят. Подходило время, нарушителей журили для порядка и принимали новое решение.

Одной из функций 4 ГУМО была обязанность информировать высшие государственные органы о ходе работ и случаях отставания от установленных сроков. Обычно это делали, когда сроки уже истекли. Однажды я подготовил письмо в ВПК о неудовлетворительном ходе дел ещё задолго до наступления сроков выполнения. Письмо заканчивалось словами о том, что без принятия кардинальных мер решение ВПК не будет выполнено. Павел Николаевич Кулешов, который был уже заместителем Главнокомандующего Войсками ПВО страны по вооружению, подписал это письмо.

Военно-промышленная комиссия привыкла к сообщениям о невыполнении её решений. Но чтобы кто-то дерзнул заявить, что решение НЕ БУДЕТ выполнено, - такого ещё не бывало. Из ВПК последовал звонок Кулешову: отзовите своё письмо. Павел Николаевич вызвал меня, как автора письма. Я обрисовал ему ситуацию, сложившуюся в КБ и на заводе. Павел Николаевич при мне позвонил по «кремлёвке» в ВПК и сказал, что в письме всё верно. Отзывать он его не будет.

Комиссия Президиума Совета Министров СССР по военно-промышленным вопросам находилась на территории Кремля в здании, стоящем у самой кремлёвской стены, отгораживающей Кремль от Красной площади. Я проходил туда через Спасские ворота, получив предварительно разовый пропуск в бюро пропусков и сдав там на хранение пистолет, если приезжал с совершенно секретным документом. У Спасской башни, при входе в здание и на этаже, где размещались кабинеты ВПК, пропуск внимательно изучали вежливые контролёры в военной форме с синими погонами. В коридорах было пустынно и тихо. В кабинетах тоже было тихо. Телефоны не звенели, а шелестели. Сотрудники говорили тихими вкрадчивыми голосами. Мы приходили туда тоже из центрального аппарата, а не из строевых частей, но своими громкими «командирскими» голосами сразу обращали на себя внимание и укоризненные взгляды.

В Военно-промышленной комиссии хорошие доверительные отношения у меня были с Барыкиным Анатолием Павловичем. Позже в ВПК перешли работать офицеры нашего управления Перовский Борис Михайлович и Московский Алексей Михайлович. Алексей Михайлович стал впоследствии генерал-полковником, а на втором году президентства В.В.Путина – заместителем Министра обороны России.

Тесно взаимодействовали мы с министерствами оборонных отраслей промышленности. Ведущим для нашего ракетного отдела было Министерство авиационной промышленности. Ему подчинялись ракетные КБ и заводы. Дружеские отношения были у меня с работником Минавиапрома Луковатым Михаилом Григорьевичем. Он перешел в министерство с «Факела» в 1968 году. Работал главным специалистом, начальником отдела, заместителем начальника главка. Работали мы с министерствами радиопромышленности, машиностроения, общего машиностроения. Мне пришлось поработать и с Министерством среднего машиностроения.

СЕМИПАЛАТИНСК

В сентябре 1954 года на Тоцком полигоне прошло первое войсковое учение с реальным взрывом атомной бомбы. Сейчас об этом учении рассказывает председатель Российского комитета ветеранов подразделений особого риска Бенцианов Владимир Яковлевич, другие участники учения, показывают по телевидению фильмы. Тогда же сведения об этих испытаниях были строго засекречены. Нам показали в 1956 году совершенно секретный учебный фильм о воздействии поражающих факторов ядерного взрыва на военные и гражданские объекты и сооружения, на военную технику.

По опыту учений перерабатывались боевые уставы Советской армии. Формулировались совершенно новые требования к вооружению и военной технике по стойкости к воздействию поражающих факторов ядерного взрыва. Началась интенсивная работа по созданию ядерных боеприпасов для разных родов войск.

Было принято решение об оснащении ядерными боевыми частями и зенитных управляемых ракет. При этом отлично понимали, что возможность применения такой боевой части очень ограничена. Ведь зенитные ракетные войска прикрывают от ударов воздушного противника объекты на своей территории. Было бы глупо, защищая объект от авиации противника, поражать его взрывами ядерных боевых частей своих зенитных ракет. Ядерные боевые части зенитных ракет можно было взрывать только на больших высотах, не поражая наземные объекты ни ударной волной, ни световым излучением, ни проникающей радиацией и не создавая радиоактивного заражения местности.

Особенности применения зенитных ракетных комплексов в условиях ядерной войны прогнозировались и моделировались научно-исследовательским институтом противовоздушной обороны 2 НИИ МО. Руководил научными исследованиями в этой области начальник управления Федотенков Н.Н.

На базе научных отчетов института мне приходилось разрабатывать тактико-технические требования к зенитным управляемым ракетам с ядерными боевыми частями, специальных требований к зенитным ракетным комплексам, использующим такие ракеты, принимать участие в разработке совместно с 6 отделом 4 ГУ МО требований к ядерным боевым частям для зенитных управляемых ракет.

Безопасность применения ядерных боевых частей обеспечивалась барометрическими высотомерами, которые при достижении ракетой безопасной высоты на восходящей ветви траектории полета включали электрические цепи подготовки и подрыва ядерной боевой части, а при снижении ракеты до опасных высот на нисходящей ветви траектории выдавали команду на пассивную ликвидацию ядерной боевой части.

Мне приходилось работать на средмашевских предприятиях в комиссиях, рассматривающих и принимающих эскизные проекты и макеты ядерных боевых частей для зенитных управляемых ракет. Такие предприятия – это особый замкнутый мир. Большинство инженеров и конструкторов попали в эти упрятанные за колючей проволокой и следовой полосой «атомограды» прямо со студенческой скамьи и варились здесь в собственном соку, оторванные от общетехнической цивилизации. У них вырабатывались свои приёмы и правила конструирования, не всегда превосходящие уже известные и широко используемые по другую сторону «пограничной полосы». Для них были откровением некоторые само собой разумеющиеся истины. Скажем, что комплектующие элементы для аппаратуры должны выбираться с механическими и климатическими характеристиками не хуже заданных для аппаратуры в целом. В силу таких особенностей, между разработчиками и членами комиссии часто возникали недопонимания и разногласия. А поскольку заключительный акт должны подписывать не только члены комиссии, но и руководители предприятия, разгорались жаркие изнурительные споры. Часто дело заходило в тупик. Мне удавалось вникнуть в суть позиций одной и другой стороны. Зачастую они не были такими уж непримиримыми. Требовалось лишь найти формулировку, в которой каждая из сторон увидела бы отражение своей позиции.

Мне дорога оценка моей роли в работе комиссий, которая прозвучала в телеграмме, присланной в связи с моим увольнением из армии. Приведу эту телеграмму полностью:

 ЗАМЕСТИТЕЛЮ КОМАНДИРА ВОЙСКОВОЙ ЧАСТИ 77969-Ю

полковнику-инженеру БАБУШКИНУ Л.М.

г.Москва, К-160

Прошу от нашего коллектива и меня лично поблагодарить Фёдорова Флорентия Флорентьевича за многолетнюю совместную творческую деятельность.

Своим умением находить взаимоприемлемые решения в наших сложных технических проблемах Флорентий Флорентьевич не раз в различных комиссиях спасал тонущие взаимоотношения между Главным управлением вооружения и промышленностью. Нам жаль терять такого партнёра по работе. Думаем, что в гражданской жизни он найдёт достойное применение своим творческим возможностям.

Желаем Флорентию Флорентьевичу крепкого здоровья, счастья и многих лет активной творческой жизни.

Главный конструктор предприятия п/я Х-ХХХХ  С.Г.КОЧАРЯНЦ

8 июля 1983 года

Для зенитных управляемых ракет первой была разработана ядерная боевая часть ракеты системы С-25. Натурные испытания этой боевой части проводились на Капъярском полигоне. К испытаниям долго и тщательно готовились. Была разработана сложная мишенная обстановка. Приборы замера параметров поражающих факторов взрыва ядерной боевой части должны были быть выставлены в воздушном пространстве на парашютах на разных высотах и разных удалениях от точки подрыва. Размещались такие приборы и на земле на разных расстояниях от эпицентра взрыва. Пуск ракеты должен был производиться по двум самолетам-мишеням, которые выводились в зону поражения летчиками. Летчики должны были катапультироваться за считанные минуты до взрыва. Всё это неоднократно проигрывалось на репетициях до полной согласованности работы всех звеньев.

Испытания планировались на первую половину декабря. Я должен был лететь с Кулешовым П.Н. и группой офицеров на самолете ЛИ-2 (самолет-салон Кулешова). Мне поручили сопровождать какой-то груз и доставить на полигон портфель с секретными документами. Вылет назначили на 7 ноября. Рано утром я приехал на Фрунзенскую набережную, взял у дежурного по Четвертому главному управлению портфель с документами и свой пистолет. На служебной машине приехал на Центральный аэродром у метро Аэропорт. Вылета нам в этот день не дали. В районе полигона была плохая погода, а Сталинград не мог нас принять как запасной аэродром – там ремонтировали взлётно-посадочную полосу. Пришлось разъезжаться по домам. А мне ещё надо было завезти документы и пистолет в главк. Назавтра всё повторилось. Кругом люди празднуют, а мы разъезжаем туда-сюда. Только на третий день Павел Николаевич из диспетчерской Центрального аэродрома связался с диспетчером Сталинградского аэропорта и аэродрома Конституция на полигоне и под свою ответственность добился у них разрешения на вылет. Летели с посадкой в Воронеже для дозаправки. После Воронежа попали в страшную болтанку. Началось обледенение самолета. Куски льда срывались с крыльев и били по корпусу. Меня совершенно укачало, и в Капъяре я с трудом спустился из самолета.

На полигоне я следил за подготовкой ракеты с ядерной боевой частью на технической позиции. Транспортировал её на стартовую позицию. Автопоезд с такой ракетой сопровождается на марше двумя седельными тягачами. Один – перед автопоездом, второй прикрывает сзади. Обгон такой колонны строжайше запрещался. Встречные машины должны съезжать на обочину и останавливаться. Если кто замешкается, на него, не сворачивая, шел на полном ходу тягач.

Непосредственно участвовать в испытания мне в этот раз не пришлось. Погода всё время заставляла откладывать пуск ракеты. Надо ведь было получить надёжную кинотеодолитную съемку картины взрыва. У меня кончался срок командировки и я вернулся в Москву. Испытания прошли без меня.

Применение ядерных боевых частей в зенитных управляемых ракетах могло быть оправдано лишь при стрельбе по высотным групповым целям в условиях радиопомех, когда точность наведения ракеты и эффективность обычной боевой части низки. В шестидесятые годы такая задача была актуальной. Позже авиация стала осваивать малые высоты. Создателям зенитных управляемых ракет и ядерных боевых частей для них пришлось искать возможности снижения высоты применения ядерной боевой части с обеспечением при этом принятой степени безопасности наземных объектов. Появление у вероятного противника крылатых ракет, летящих на предельно малых высотах с огибанием рельефа местности совсем лишило смысла разработку ядерных боевых частей для зенитных ракет.

Более актуальной и важной была задача обеспечить работоспособность зенитных управляемых ракет и наземных средств зенитных ракетных комплексов в условиях применения противником ядерного оружия.

Уникальную возможность для таких испытаний давали ядерные взрывы на Семипалатинском полигоне. До конца 1962 года – наземные и воздушные, потом – подземные. Подземным взрывом 15 марта 1964 г. была начата программа ядерных испытаний СССР после вступления в действие Договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах.

Подземные ядерные взрывы на Семипалатинском полигоне использовались для испытаний аппаратуры и целых образцов оружия на устойчивость к воздействию проникающей радиации ядерного взрыва. Проверялись схемные и конструктивные решения, изыскивались эффективные меры защиты.

Одно из таких испытаний готовилось летом 1966 года. Участниками испытаний были представители разных родов войск. В их числе и Четвертое главное управление Министерства обороны. Мы включили в программу испытаний отдельные блоки бортовой и наземной аппаратуры, а также полностью собранную и функционирующую в штатном режиме зенитную управляемую ракету системы С-75.

Испытания зенитной ракетной техники готовила и проводила комиссия, назначенная приказом Главнокомандующего Войсками противовоздушной обороны страны от 17 июня 1966 г. № 0026. Председателем этой комиссии был полковник Демченко Алексей Михайлович. Я был его заместителем.

Нас командировали на Семипалатинский полигон с группой офицеров военных представительств конструкторских бюро, разрабатывающих ракеты и бортовую аппаратуру, а также гражданских специалистов этих конструкторских бюро. Был я тогда майором полным сил и энергии с хорошей инженерной подготовкой и уже приличным опытом разработки и испытаний новых образцов зенитных ракет. Как представитель центрального аппарата Министерства обороны чувствовал себя на полигоне уверенно, не робел перед старшими по званию должностными лицами полигона. По вопросам подготовки испытаний, а потом и оформления отчетов о результатах испытаний не раз бывал у начальника штаба, заместителя начальника полигона.

Жили мы в гостинице на берегу Иртыша в жилом городке полигона на железнодорожной станции "Конечная". Городок этот назывался по-разному: то Конечная, то Берег, то Чаган, то Курчатовск, то Семипалатинск-21, а то и Москва-400. Работали за много километров от городка на одной из испытательных площадок в горном массиве Дегелен.

Горы в Казахстане невысокие, с лысыми вершинами. А лысые они потому, что под ними в глубине горы подрывают ядерные заряды. При взрыве макушка горы подскакивает и затем осыпается мелким щебнем. Иногда подскочившая вершина горы выпускает из под себя радиоактивные продукты взрыва.

На этот случай момент подрыва выбирали так, чтобы ветер дул в сторону нашей территории и не унес радиоактивное облако через государственную границу. Делали это не из «гуманных» соображений, а по условиям секретности. Да было ещё международное соглашение, согласно которому облако «не имело права» выходить за границы государства. В этом случае предусматривался большой штраф.

Большая часть подземных взрывов проводилась в горизонтальных штольнях. Штольня начиналась устьем у подошвы горы и заканчивалась камерой в глубине под многотонным слоем скальной породы. В камере размещался и замуровывался железобетонной забивкой ядерный заряд. Штольня ещё в нескольких местах перегораживалась переборками, чтобы предотвратить выход продуктов взрыва наружу. В переборках оставляли закрытые металлическими листами «окна» для вывода потоков излучения к испытуемым объектам. Сами объекты устанавливали в штольне на разных расстояниях от центра взрыва с учетом ожидаемого уровня радиации.

О процессах, происходящих в штольне в момент и после подрыва ядерного заряда, очень интересно рассказывает профессор, доктор технических наук, капитан первого ранга Анатолий Михайлович Матущенко. Он 12 лет с сентября 1960 года служил на Семипалатинском полигоне в отделе изучения радиоактивных загрязнений и радиационных эффектов ядерных испытаний.

В интервью Литературной газете (ЛГ, 2003, № 4) он говорит: «Физика обычных взрывов и ядерных слишком уж разная – тут многое не смоделируешь (…) В этом легко убедиться, если подойдешь к устью, приложишь ухо к бетону и сразу слышишь гул – это «ядерная печка» работает. При обычном взрыве все сразу кончается, а при ядерном еще долго земля «гудит». Но тем не менее природа и с этой страшной силой справляется (…) Как именно? На этот вопрос и мне хотелось ответить, а для этого нужно было пройти к точке взрыва самому.

Американцы утверждали, что на килотонну взрыва расплавляется тысяча тонн породы. Значит, при десяти килотоннах десять тысяч тонн расплава?! Но образуется много газов – огромное количество! Куда же они должны устремиться? От их количества зависит мощность забивки штольни, а это, в свою очередь, большие затраты – каждый метр проходки в скальных грунтах стоит дорого (…) В общем, вопросов было гораздо больше, чем ответов. Их можно получить только в том случае, если попадешь в полость, где проводился взрыв».

И Анатолий Михайлович добирался до этих полостей. И не один раз.

«После первого похода к взрыву особо долго добиваться нового разрешения на такой эксперимент не пришлось. Согласие из Москвы пришло сразу. Это был объект 504. Мы пошли (…) Подходим близко. Слышим, что-то гудит (…) Прошу работать осторожнее, чтобы не повредить стенку (…) Удар кайлом, и дыра! Наклоняюсь, вижу полость (…) Три года прошло после взрыва, а там температура 40 градусов (…) Фонариком посветил, а на стенах расплав, будто шуба (…) Красотища!..»

На Семипалатинском полигоне было проведено 340 ядерных испытаний под землей (по другим источникам – 380). 13 раз возникали нештатные, то есть аварийные, ситуации: радиоактивные вещества попадали из-под земли в атмосферу. Иногда пробка вылетала, чаще трещины образовывались.

Вообще случаев выхода радиоактивных продуктов взрыва в атмосферу было гораздо больше, но то были, так называемые, штатные, заранее предсказанные радиационные ситуации.

Штольня, где нам предстояло разместить испытываемую ракету и аппаратуру, до того уже использовалась для подрыва ядерного заряда. К нашему приезду метростроевцы (именно они прорубали штольни для подземных взрывов) заканчивали расчистку штольни от завалов после предыдущего взрыва. Дозиметристы обследовали штольню и составили акт, допускающий проведение в ней работ. Акт завизировал председатель нашей комиссии полковник Демченко. Какие уровни радиоактивного излучения в штольне указали в акте дозиметристы, он теперь не помнит, а какие уровни были на самом деле – он и тогда не мог знать.

Ракету и аппаратуру мы закатили в штольню по узкоколейке. В течение месяца монтировали и настраивали их в штольне на специально сваренных из стальных уголков постаментах. В боковых нишах вне воздействия пучка проникающей радиации разместили контрольную и телеметрическую аппаратуру.

Много проблем было с установкой ракеты. Теоретики полигона указали нам место в штольне, где по их расчетам уровни проникающей радиации при взрыве должны были соответствовать тактико-техническим требованиям к ракете. Сообщили нам уровни сейсмических перегрузок, которые будут воздействовать на ракету при взрыве, промежуток времени между воздействием проникающей радиации и приходом сейсмической ударной волны. Сложность заключалась в том, что уровень воздействия сейсмической ударной волны многократно превышал механическую прочность ракеты и ее аппаратуры. Время же запаздывания сейсмической волны было настолько малым, что контрольная телеметрическая аппаратура не успевала зафиксировать реакцию ракеты на воздействие проникающей радиации до её разрушения. Разгорелись споры о том, как выйти из этого тупика. Я доказывал, что связь ракеты с постаментом должна быть настолько слабой, чтобы сейсмический удар выбил постамент из-под ракеты, не передав на нее колоссальных перегрузок. Тогда ракета, подвешенная на резиновых амортизаторах, еще несколько мгновений будет функционировать и этого может оказаться достаточным для получения телеметрических записей. Противоположное мнение было у старшего военпреда ракетного КБ подполковника Мисюли. Риск не получить никаких результатов от испытаний, то есть загубить ракету, а главное потерять уникальную возможность для ее проверки, был очень велик. Председатель комиссии не решился взять на себя ответственность и послал шифртелеграммой запрос Генеральному конструктору ракеты Грушину Петру Дмитриевичу.

Я тем временем на несколько дней улетел в Москву. Нужно было доложить в Управлении о ходе подготовки к испытаниям, продлить командировку, а заодно выполнить ряд просьб специалистов-промышленников – привезти запасные блоки аппаратуры, полиэтиленовую пленку для защиты аппаратуры от влаги в штольне и еще что-то. Возвращаюсь – ответа от Генерального не получено, а Мисюля крепко-накрепко приварил ложементы ракеты к постаменту.

До взрыва оставались считанные дни. Обуревали сомнения, а прав ли я? Чтобы убедить комиссию и себя я демонстрировал опыт: ставил на край стола стакан с водой, подкладывал под него лист бумаги и резким движение выдергивал бумагу из под стакана. Стакан оставался на месте, а вода не шелохнулась. Вот так, убеждал я, выбьет ложемент из под ракеты, если она не будет жестко скреплена с ним. Я настоял-таки на ослаблении крепления.

К этому времени ядерный заряд уже был завезен по узкоколейке в штольню и установлен в камеру для подрыва. Всякие работы в штольне, особенно с применением электроинструментов, были запрещены. Председателю комиссии удалось получить разрешение на работу в штольне ручной ножовкой по металлу. И вот мы по очереди при свете ручных фонарей (электросеть в штольне уже была обесточена) пилили толстые стальные уголки постамента под ракетой, оставляя лишь тонкие перемычки.

Забегая вперед скажу, что расчет оправдался. Необходимые телеметрические записи были получены. Ракета испытания выдержала.

Кроме нашей ракеты и аппаратуры испытывались и другие образцы вооружения. Медики исследовали воздействие поражающих факторов ядерного взрыва на собак и овец, которых перед самым взрывом привязали в штольне за первой переборкой, непосредственно перед устьем штольни и на разных расстояниях поодаль от входа в штольню.

За два дня до взрыва на полигон прилетел начальник моего отдела полковник Краснов Иван Данилович. Собрал офицеров на совещание. Доложили ему о готовности к испытаниям. Произошла заминка при решении вопроса о том, кому ехать к устью штольни непосредственно вслед за взрывом, чтобы эвакуировать оттуда большую и тяжелую стойку контрольной аппаратуры, через которую шло управление ракетой до и в момент взрыва и регистрация параметров ракеты. Устанавливал аппаратуру Мисюля. Он знал, где и как она подключена к электросети, каким образом ее можно погрузить. Но ехать к штольне после взрыва Мисюля наотрез отказался. Послать туда гражданских специалистов мы не имели права. Никто другой из офицеров тоже не изъявлял желания. Пауза затягивалась.

Я видел, что ситуация заходит в тупик и выручать придется мне. Я не был обязан делать это. Но случались в жизни обстоятельства, когда понимаешь, если ты не сделаешь – никто не сделает. Так было и в этот раз. Ехать к штольне после взрыва вызвался я.

Об этом эпизоде Иван Данилович Краснов, оказывается, много позже рассказал начальнику управления Легасову Геннадию Сергеевичу, начальнику спецтехотдела Кирко Юрию Владимировичу, ещё кому-то. Мой поступок принял героическую окраску, оброс какими-то подробностями, о которых я и не помню.

Меня включили в списки первого броска. Тех, кто сразу после взрыва, пока ещё не просачиваются газы, должен был снять аппаратуру, забрать фотопленки телеметрии, чтобы они не засветились проникающей радиацией, забрать подопытных животных, привязанных перед штольней и за первой переборкой штольни. Выдали мне комбинезон, резиновые сапоги, резиновые перчатки-краги, марлевый респиратор «лепесток».

В утро перед взрывом мы сосредоточились на выдвижном командном пункте где-то в километре от штольни. На дороге к штольне выстроилась колонна машин и автобусов, готовая доставить туда отобранную группу первого броска сразу же после взрыва. По громкоговорящей связи подавались команды. Начался отсчет: «три, два, один» Раздался гул. Над макушкой горы поднялась и опустилась шапка грунта. Земля под ногами заходила почему-то не сверху вниз, как я ожидал, а из стороны в сторону. Облако пыли над горой несколько раз «прошил» самолет дозиметрического контроля. Подали команду: «По машинам!» Мы двинулись к штольне. Я ехал в автобусе с испытателями из ЛИИ Минавиапрома. Они не в первый раз были в такой ситуации. Глядя на них, и я достал и стал прилаживать на нос свой респиратор. Не доезжая немного до устья штольни, колонна остановилась. Вперед двинулась только машина с дозиметристами. Проведя замеры, они дали разрешение и нам.

Не мешкая все занялись своей работой, перебрасываясь в гнетущей тишине лишь отдельными короткими фразами.

Стойка контрольной аппаратуры, которую мне предстояло эвакуировать, стояла перед самым устьем штольни. Она представляла собой металлический шкаф в форме куба со стороной в 1 метр, начиненный электро- и электронной аппаратурой. В штольню от нее уходили жгуты проводов для связи с ракетой. К стоящим поодаль автофургонам телеметристов тянулся кабель электропитания.

Телеметристы обесточили кабель. Я перерубил его и жгуты проводов топором (отключать их времени не было). Обвязал шкаф арматурной проволокой, изорвав при этом резиновые перчатки. Подошла бортовая автомашина и автокран. Погрузили стойку в кузов автомобиля.

Перед устьем штольни, то приближаясь к ней, то удаляясь, непрерывно следил за прибором солдат-дозиметрист.

Скулили привязанные на склоне собаки, жалобно блеяли овцы ...

Спустя много лет после этих событий, когда уже рассекретились сведения о Тоцких учениях и Семипалатинских испытаниях, мне вручили удостоверение Ветерана подразделений особого риска категории «б». Это непосредственные участники подземных испытаний ядерного оружия в условиях нештатных радиационных ситуаций и действия других поражающих факторов ядерного оружия. Ситуация, оказывается, была все-таки нештатной?

Подземные ядерные взрывы позволяли проверить образцы вооружения только на радиационную стойкость. Но не меньшую опасность представляла воздушная ударная волна. Как проверить её воздействие на военную технику в условиях запрета ядерных испытаний в трех средах?

Специалисты Семипалатинского полигона и научно-исследовательских институтов Министерства обороны нашли решение и этой задачи. Они предложили сымитировать ударную волну ядерного взрыва подрывом обычной взрывчатки.

Такие испытания были проведены на Семипалатинском полигоне в 1980 году. Чтобы получить ударную волну десятикилотонной атомной бомбы, понадобилось взорвать пять тысяч тонн тротила.

Вообще-то тротил так и так надо было уничтожать. Он скопился на армейских складах с истекшим сроком хранения. Мысль, уничтожить его с полезным эффектом, была, конечно, гениальной.

Если о ядерных испытаниях в последнее время появилось очень много публикаций, то об имитаторе ядерного взрыва такого масштаба я нашел только упоминание одного из его создателей ветерана Подразделений особого риска Жваликовского Климента Денисовича.

Эксперимент затевался грандиозный. За несколько месяцев до взрыва на полигон пошли литерные железнодорожные эшелоны с испытуемой техникой. Везли танки, самолёты, артиллерийские установки, ракеты. Везли регистрирующую и контрольную аппаратуру.

Мне довелось участвовать и в этом эксперименте. Войска ПВО страны отправили на испытания ракеты и пусковые установки системы С-75 и почти в полном составе новый зенитный ракетный комплекс С-300П. Чтобы не затерять свои грузы в массе прибывающей на испытания военной техники, мы решили сосредоточить их на технической позиции зенитного ракетного полка, охранявшего Семипалатинский полигон. Мы полагали, что там наши грузы будут сохранней. И ошиблись. Едва тягачи трехсотой системы (огромные многоколёсные МАЗы) прибыли на «техничку», солдаты при попустительстве офицеров стали тащить с них аккумуляторы и всё, что можно отсоединить. Только с помощью уполномоченного КГБ удалось потом собрать разграбленное и поставить машины «на ноги».

Испытания проводились в степи. В радиусе нескольких километров от центра взрыва каждому участнику выделили и обнесли колючей проволокой участки для размещения испытываемой техники. В пяти километрах от нашего участка высилась пирамида из ящиков тротила. Ближе к пирамиде соорудили зарытые в каменистый грунт бетонные укрытия, как объект испытаний, расставили танки. Дальше – боевые машины пехоты, просто машины, пушки, самолёты. Мы развернули на своей площадке ракетный комплекс в предварительно вырытых штатных укрытиях для радиолокаторов, пусковых установок, тягачей. С тягачами пришлось помучиться. Управлять МАЗом может только водитель, прошедший специальную подготовку. По приказу Главкома Войск ПВО нам должны были откомандировать таких водителей с Балхашского полигона. Но каждый строевой командир в первую очередь заботится о своём «хозяйстве». Опытных водителей командир полигона оставил у себя, а нам прислал таких, которые МАЗы видели только со стороны. Хорошо, что среди офицеров, приехавших на испытания, оказался военпред из военного представительства Ванникова Р.Б. майор Могельницкий Н.П.. Он был не из августовского набора. Он окончил военное училище. А там будущих офицеров учат водить машины на профессиональном уровне. Могельницкий сам садился за руль МАЗа.

Подготовку к испытаниям пытались вести скрытно от американских спутников-шпионов. Дали нам часовой график пролёта спутника над территорией полигона. К его появлению мы укрывали всю технику и сооружения маскировочными сетками и возобновляли работы, когда спутник уходил за горизонт.

Жваликовский К.Д., правда, считает, что современные способы космической разведки позволяли проследить подготовку к этому опыту. Как американцы, так и мы знали, какие испытания проводят другие.

Наступил день эксперимента. В десяти километрах от пирамиды взрывчатки, на дороге, ведущей к испытательным площадкам, оборудовали командный пункт. Был здесь щитовой домик с застеклённой верандой, обращенной в сторону взрыва, и площадка для машин. Нам удалось попасть на эту площадку на своём автобусе ПАЗ. Основная же колонна автобусов с испытателями выстроилась в стороне на другой дороге. Как и предсказали синоптики, ветер дул в сторону от командного пункта.

Прозвучала команда всем выйти из автобусов. Солдаты споро выставили стёкла на веранде, где собрались генералы. По расчётам, ударная волна взрыва не должна докатиться до командного пункта. Но чем чёрт не шутит!

Опять отсчет: «…три, два, один». Пирамида взрывчатки исчезла в яркой вспышке. Мгновенно превратились в пламя серебристые аэростаты, висевшие в небе недалеко от пирамиды. Над взрывом образовались и стремительно пошли вверх клубы чёрного дыма. Облака над пирамидой пришли в движение. Их стали прошивать молнии. Столб дыма и поднятого грунта пронзил облака и раскрылся над ними «атомным» грибом. Внешне имитация ядерного взрыва была полной. Мы с интересом следили за приближением фронта ударной волны.

Он хорошо был виден по преломлению света в уплотнённом слое воздуха и по тому, как внезапно прижимается к земле трава и поднимается пыль. Ударная волна прошла уже половину расстояния до нас, но ни скорость её приближения, ни плотность фронта не уменьшаются. Закопошилась в голове мысль: «Просчитались теоретики!» На всякий случай мы легли на землю за бугорок. Кинооператор, снимавший картину взрыва, спешно подхватил штатив с тяжелой кинокамерой и куда-то убежал.

Облако, висевшее над пирамидой, превратилось в чёрную тучу. Туча круто изменила направление и пошла на нас. Впереди по сухой траве застучали то ли крупные капли дождя, то ли град. Мы поспешили укрыться в автобусе. Автобус накрыла стена чёрного от копоти дождя с мелкими камешками – туча возвращала на землю поднятый взрывом грунт.

Вслед за машинами генералов поехали к месту взрыва. Охрану на площадках, снятую перед взрывом, ещё не выставили. Все ограждения из колючей проволоки были сметены ударной волной. Вокруг места взрыва образовался высокий земляной вал. Пониже – с наветренной и повыше – с подветренной стороны. Забрались на кромку вала. Перед глазами разверзлась воронка глубиной тридцать и в диаметре около семидесяти метров. На дне воронки уже копошились маленькие с высоты птичьего полёта фигурки двух офицеров. Они ковыряли грунт под ногами. Похоже, что-то искали.

Наши ракеты ударную волну выдержали. Их не поломало, не сбросило с транспортных тележек и пусковых установок. Внимание привлекли валявшиеся на земле оборванные стальные болты. Вначале я подумал, что оборвались крепления антенн на локаторах. Оказалось, этими болтами были скреплены между собой ящики с тротилом в пирамиде. Необузданная сила взрыва разорвала болты толщиной в двадцать миллиметров и забросила их за пять километров.

Неожиданным оказалось повреждение кабин передвижной электростанции. Они использовались только для подготовки комплексов к испытаниям и сами объектом испытаний не являлись. Чтобы их сохранить, мы укрыли их в глубоких капонирах. Но это только ухудшило ситуацию. В замкнутом пространстве капониров кабины оказались под воздействием как прямой, так и отраженной от стенок ударной волны. Там, где эти волны наложились, стенки кабин оказались продавленными, дверцы сорванными. Такие же кабины испытываемых локаторов на открытом месте остались неповрежденными.

Организация таких масштабных испытаний может сравниться по сложности разве только с Тоцкими учениями. Была осуществлена скрытная передислокация, сосредоточение и развертывание на испытательной площадке Семипалатинского полигона большой массы образцов вооружения и военной техники. Идеологом и организатором испытаний было одно из Главных управлений Министерства обороны СССР. Подготовку испытаний осуществляли Главные штабы Видов вооруженных сил. В Войсках ПВО страны все распорядительные документы Главнокомандующего и программы испытаний готовило Первое управление 4 ГУ МО. Практическое осуществление подготовки образцов вооружения к испытаниям выполнял Балхашский научно-испытательный полигон и части Зенитных ракетных войск ПВО страны.

Само осуществление взрыва было сложной научной и инженерной задачей – огромная гора тротила должна была детонировать одновременно во всей своей массе, не разбросав часть взрывчатки в стороны. Были проведены сложные расчеты ожидаемых параметров ударной волны для оптимального размещения на местности испытываемой техники. Проведены замеры этих параметров в процессе взрыва.

Военные специалисты, решившие эту задачу, получили Государственную премию. Я, как ответственный в Первом управлении за подготовку и непосредственный участник испытаний, был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

А наградой за участие в первых испытаниях – в подземном ядерном взрыве – явилось для меня заключение Военно-врачебной комиссии госпиталя им.Бурденко: «Негоден к военной службе с исключением с воинского учёта».

Дело в том, что спустя четыре года после участия в подземных испытаниях у меня обнаружились изменения в составе крови, а ещё через два года меня оперировали в Радиологическом центре Главного военного госпиталя им.Бурденко. Удалили злокачественное образование меланому. Заодно обнаружили хронический лимфолейкоз. Вот тогда меня и забраковали.

Выписывая из госпиталя, врачи утешали меня: «С таким диагнозом, бывает, по десять лет живут». Врачи ошиблись. Я живу уже более тридцати. Впрочем, я на них не в обиде за эту ошибку.

По приказу Министра обороны СССР меня с таким заключением ВВК должны были сразу уволить в отставку. Но у меня ещё не было и двадцати лет выслуги. Я оставался без пенсии и права пользоваться услугами военных поликлиник и госпиталей. Выручил меня начальник Первого управления Воробьёв Марк Иванович. Когда кадровики доложили заключение ВВК начальнику Главного управления генерал-полковнику Юрасову Е.С., тот вызвал Воробьёва М.И. и предложил готовить документы на моё увольнение. А Марк Иванович ему говорит: «Зачем увольнять? Он как работал, так и работает». Меня оставили и дали прослужить ещё десять лет.

На очередной диспансеризации какой-нибудь новый врач спрашивает: «Что это у Вас за шрам на спине?» Услышав ответ, он не может удержаться от восклицания: «Меланома? И Вы ещё живы?»

Дозы облучения, которые получали участники ядерных испытаний, дают о себе знать не сразу, а по прошествии времени.

Один из ветеранов Подразделений особого риска Владимир Никитин посвятил своим побратимам стихи, отрывком из которых я закончу эту главу (я осмелился внести в стихи свои редакторские правки):

Правда, спецы из Медико-социальной экспертной комиссии Комитета ветеранов подразделений особого риска Российской Федерации отказались признать причинную связь моих заболеваний с участием в ядерных испытаниях. А на днях мне позвонила секретарь Всероссийского межведомственного экспертного совета и сообщила, что экспертный совет рассмотрел мои документы и признал установленной причинную связь моих заболеваний и инвалидности с воздействием радиационных факторов вследствие непосредственного участия в действиях подразделений особого риска.

КОМАНДИРЫ

Марк Иванович Воробьев пришел к нам на смену Легасову Геннадию Сергеевичу и прослужил начальником Первого управления четырнадцать лет. В армии с 1939 года. Воевал артиллеристом с июня 1941 по 9 мая 1945 года на Карельском и Втором Белорусском фронтах. Командовал полком, а затем корпусом Первой армии ПВО особого назначения. Той самой армии, в руки которой перешла подмосковная зенитная ракетная система противовоздушной обороны. Не сразу он привык к особенностям работы в Главном управлении – центральном аппарате Министерства обороны. Черты строевого командира ещё долго давали о себе знать. Вспоминается эпизод его первого появления в управлении. Он обходил кабинеты и знакомился с сотрудниками (по армейски – с личным составом). Дошла очередь и до нашего отдела. Мы собрались в одной из комнат и стояли у столов. Начальник отдела Кочеров Владимир Михайлович по очереди представлял каждого. Подошли к Кошевому Ивану Савватьевичу. Кочеров представил его, коротко объяснил, чем он занимается в отделе. Воробьев М.И. называет себя: «Воробьев». Иван Савватьевич склоняет голову и отвечает: «Очень приятно». Такая интеллигентность покоробила генерала. Кочеров поспешил добавить, что Кошевой тоже немного служил в Первой армии ПВО. Марк Иванович буркнул: «Оно и видно, что немного».

С годами Марк Иванович оценил Кошевого как специалиста и организатора. При нем Иван Савватьевич стал заместителем начальника, а потом и начальником Третьего отдела. Большим уважением Иван Саватьевич пользовался у генеральных конструкторов Грушина Петра Дмитриевича и Бункина Бориса Васильевича, у работников Минавиапрама, Минрадиопрома, других министерств промышленности и многих предприятий, занимавшихся разработкой, испытаниями и производством зенитных управляемых ракет.

Марк Иванович после первых неудачных «кавалерийских» наскоков на генеральных конструкторов нашел с ними общий язык и манеру общения. Вкратце я уже упоминал об этом. С большой энергией и настойчивостью Марк Иванович работал в период боевых действий наших зенитных ракетных комплексов на Ближнем Востоке и во Вьетнаме. Требовалось в срочном порядке находить ответные ходы на неожиданные действия американской авиации. Приходилось вносить изменения в конструкцию и схемы отдельных блоков и узлов аппаратуры наземных частей комплексов и ракет. Заменять эти узлы или дорабатывать их на месте в воюющих комплексах.

Помимо выполнения прямой задачи – защиты Египетских, Сирийских или Вьетнамских объектов, боевое применение зенитных ракетных комплексов давало богатый материал для их совершенствования. Наши военные и гражданские специалисты на месте изучали тактические приемы и технические возможности американской авиации, результаты воздействия на неё зенитных ракет. Марк Иванович четыре раза был с этой целью во Вьетнаме. В 1977 году он оставил должность начальника Первого управления 4 ГУМО и уехал на три года старшим группы Советских военных советников во Вьетнаме.

Я уже говорил, что первым начальником 4 ГУМО был Кулешов Павел Николаевич. Упоминал начальника 4 ГУМО Юрасова Евгения Сергеевича.

А между ними многие годы начальником Главного управления был Байдуков Георгий Филиппович. Тот самый национальный герой, который с Валерием Чкаловым и Александром Беляковым совершил в 1937 году легендарный беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку на одномоторном самолете Туполева.

Собираясь по случаю очередной годовщины этого перелета, мы с интересом слушали рассказы Георгия Филипповича. По рукам у нас ходила ксерокопия бортжурнала самолета АНТ-25, заполненного во время перелета членами экипажа. Чаще записи делал Беляков. Повторяются строчки: «Слепой полет. Валерий отдыхает. Самолет ведет Егор». Георгий Филиппович вспоминал драматические подробности перелета. Сильное обледенение в облаках. Недостаток кислорода в воздухе, когда удавалось забраться выше облаков под согревающие лучи солнца. Кончался бензин – они отсасывали ртом его остатки из баков. Не хватало воды для охлаждения двигателя – собирали мочу …

Американцы на собранные жителями деньги соорудили в Ванкувере монумент в честь этого перелета. Оказалось, что в СССР ни одного монумента в память об этом подвиге нет.

Время, когда Главным управлением руководил Байдуков Г.Ф., было периодом бурного развития зенитной ракетной техники. Непрерывно модернизировалась стоящая на вооружении Войск ПВО страны система С-75. Испытывались и поставлялись в войска её модификации. Разрабатывались и принимались на вооружение новые системы. При каждом очередном сокращении численности Вооруженных сил и центрального аппарата Министерства обороны наше Главное управление расширялось. Появлялись новые задачи, а вместе с ними и новые управления в составе Главка. Этому во многом способствовал авторитет Георгия Филипповича, его умение спокойно, смело и убедительно обосновывать наши предложения в любом высоком начальственном кабинете.

ЭПИЛОГ

С годами стерлась разница в возрасте и званиях офицеров, пришедших в Главк из ТГУ и Капъярского полигона, и офицеров августовского набора. По разному сложилась их судьба. Многие из «августовцев» были переведены из Управления в военные представительства или в военные научно-исследовательские институты.

Мой однокурсник по Ленинградскому политехническому, командир учебного отделения в академии Елистратов Михаил Ростиславович, а с ним и Фокин Юрий Михайлович ещё в 1961 году ушли в 45 НИИ МО адъюнктами. Там они стали старшими научными сотрудниками, а затем и начальниками лабораторий. Но в 1969 году с Елистратовым произошел несчастный случай на Балхашском полигоне. Купаясь в озере Балхаш, он прыгнул со скалы и раскроил себе о камни голову. Его уволили в запас по состоянию здоровья в звании подполковника с выслугой, которая ещё не давала права на военную пенсию.

Фокин Юрий Михайлович в том же 1969 году скончался от лимфолейкоза.

Бывший политехник Подвигалкин Виктор Дмитриевич пришел в Управление, прослужив пятнадцать лет на Капъярском полигоне. Уволен в запас полковником в 1987 году.

Девятнадцать лет после академии служил на полигоне в Капъяре «августовец» Сальков Петр Васильевич. Потом восемь лет – в Первом управлении 4 ГУМО. Уволен в запас в 1981 году в звании подполковника.

Из августовского набора только я и Солнцев Игорь Александрович всю свою военную службу после академии прошли в 4 ГУМО. Начинали инженерами 4 управления Министерства Обороны, а закончили я – заместителем начальника отдела зенитных управляемых ракет, а он – начальником отдела наземного стартового и технологического оборудования зенитных ракетных комплексов. Он обошел меня по службе благодаря своему начальнику, а моему земляку-курянину Суслову Виктору Борисовичу. С Игорем Александровичем и Виктором Борисовичем мы дружили семьями. До последних его дней нас связывали дружеские отношения.

Почти все «августовцы», пришедшие в 4 управление в 1955 году, были комсомольцами. Я много лет был секретарем комсомольской организации 4 ГУМО. Кроме молодых офицеров, в комсомольской организации были девушки–служащие. Одна из них, Булгакова Роза Максимовна, работает в управлении до сих пор. За это время не раз менялись названия, статус, численность управления. Неизменным оставался номер войсковой части 77969 – место работы Розы Максимовны.

Как-то на одной из встреч ветеранов 4 ГУМО я увиделся со своими бывшими комсомолочками Аней и Верой (Долматовой Анной Павловной и Леоновой Верой Ивановной). Вспомнили свою комсомольскую юность. Верочка упрекнула меня: «Эх, Флорентий, сам для себя ничего не мог, и нас так воспитал». А может это и не упрек вовсе?»

Самый первый начальник Третьего отдела Первого управления Кочеров Владимир Михайлович был уволен в запас в 1964 году. Его сменил полковник Краснов Иван Данилович. В 1972 году начальником отдела стал полковник Кошевой Иван Савватьевич. В 1981 году подошел и его черед уходить в запас.

В Главном управлении в те годы сложилась традиция торжественно отмечать юбилеи офицеров и проводы их из армии. По такому случаю в зале собирались друзья-сослуживцы. Приезжали представители сотрудничавших с нами других управлений Министерства обороны, полигонов, военных представительств, работники промышленных министерств и предприятий. Звучали хвалебные речи. Воскрешались воспоминания. У виновника события оставались поздравительные или благодарственные адреса, памятные подарки.

Среди адресов в стихах и в прозе, врученных Ивану Савватьевичу, есть и моё стихотворение:

Мне, тогда уже заместителю начальника отдела, не долго пришлось пользоваться заделом, оставленным Иваном Савватьевичем. Через два года и мне сказали много теплых слов, вручили много телеграмм и адресов. Вот слова из одного адреса – от коллективов наших военных представительств 1611 и 3308 в Рязани:

 В актовом зале начальник академии рассказывал нам о трудностях, которые обрушились на академию в период перехода от «развитого социализма» к капитализму, а я смотрел в простенки между высокими окнами зала, где на мраморных досках красовались фамилии золотых медалистов. В памяти всплывали люди, эпизоды и события, связанные с зарождением и развитием зенитной ракетной техники.

Люди и события, с которыми связал мою жизнь Августовский набор.